***

Добираемся до его дома на автобусе — спешить некуда, мы уже знаем, что они едут к нему. С Диной мы заранее условились, что как только дело запахнет керосином — в том, что он непременно постарается затащить её в койку, я не сомневаюсь — она выйдет в ванную под предлогом “освежиться”, по пути постарается отпереть входную дверь и черканёт мне смс. О том, что делать, если она не сможет открыть дверь или послать смс, мы не подумали. В этом случае, наверно, она должна просто орать. Или стучаться в окно — мы будем рядом, мы услышим. Но сейчас я об этом не думаю — надеюсь на лучшее, буду ждать сигнала, звука отпираемого звонка в двери Линдеманновской квартиры. А для начала нам ещё нужно попасть в подъезд — на двери кодовый, значит, будем караулить, пока на улицу не выйдет кто-то из лояльных жильцов. Ждать приходится недолго — очень скоро кодовый противно попискивает, и нам навстречу выползает древняя, но крепкая старушка. Пытаемся проскользнуть внутрь — но старушенция перекрывает путь, намертво забаррикадировав дверной проём своими грозными телесами.

— Эй, молодёжь, вы к кому?

— Мы… в тринадцатую! — ляпаю наобум я.

— А… в тринадцатую… Ну проходите. Спортсмены.

Непонимающе переглядываемся с ребятами, тем не менее, не теряем времени и проникаем внутрь. Наконец-то тепло! Так, его окна на третьем этаже, крайние слева. Поднимаемся, ведя счёт лестничным пролётам. По шесть квартир на этаж. Ах, тринадцатая… Это его квартира. Я знаю его окна, а вот просчитать порядковый номер не догадалась. Вот чёрт, перед бабкой-цербером уже спалились. Хотя, рано ещё паниковать. Обосновавшись возле батареи на пролёте между вторым и третьим этажами, ждём.

— Юль, может ребят пока позвать? — Олег отнимает потеплевшие кисти со сбитыми костяшками от липкой батареи.

— Да, зови.

Он спускается вниз, оставив дверь подъезда открытой, делает звонок, и вскоре к нам присоединяются ещё трое пацанов из клуба. Они продрогли покрепче нашего, решаем пока на улице никого не оставлять, толчёмся на лестничной клетке, сперва тихонько перешёптываясь, затем уже переговариваясь вполголоса, а после и вовсе переходим на полную громкость. Нервозность и возбуждение концентрируются вокруг — мы инстинктивно избавляемся от них, изгоняя волнение из себя через активную болтовню. Смски всё нет — начинаю волноваться. Oткуда-то сверху раздаётся заветный щелчок. Замираем, резко умолкнув — а вдруг это кто-то из соседей? А вдруг сам Линдеманн? Но за щелчком ничего не следует — значит, Динке удалось открыть дверь.

— Действуем по плану, — уверенно командую я, хотя прекрасно отдаю себе отчёт в том, что нет никакого плана, есть только ва-банк, пан или пропал, и отступать нельзя — у зверя заложник.

На цыпочках поднимаемся к двери, осторожно берусь за ручку и поворачиваю её. Дверь поддаётся. Один за другим, как есть, вшестером, просачиваемся в тёмную прихожую. Скромно у него, просторно, мебели по минимуму — не похоже на пещеру извращенца, скорее, обычная холостяцкая халупа. Последний из вошедших ребят запирает дверь за собой и остаётся её охранять. Мне по-настоящему страшно. Раньше была игра, а сейчас, кажется, мы доигрались. Ну, в бой.

Врываемся в гостиную с диким топотом, размазывая принесённую на ботинках талую слякоть по паркету, и застаём картину маслом: полуголая Динка полулежит на диване, а разгорячённый Линдеманн в штанах и одной лишь майке, позволяющей в деталях разглядеть могучий рельеф его, чего уж там, прекрасного тела, полунависает над ней. Поднимает глаза на нас — о да, ради такого изумления стоило всё это затевать! Сальная мордаха бывалого героя-любовника мгновенно обретает потерянное, обескураженное выражение, которое так же мгновенно сменяется злобной, неистово злобной маской.

— Ты? — только и в состоянии выдавить из себя он, рассмотрев меня в авангарде вторженцев.

— Ну наконец-то, ещё немного, и мне пришлось бы… — визжит Динка, моментально вскакивая, хватая свои вещи со спинки дивана и спешно одеваясь.

— И ты? — Линдеманн переводит взгляд с меня на неё, затем обратно, затем обводит глазами всех собравшихся, и тут, кажется, до него начинает кое-что доходить.

— И я, — отвечает Динка, — жертва твоего несостоявшегося изнасилования. Заяву напишу легко, с меня станется, так что веди себя хорошо и делай, что тебе говорят, а то загремишь за попытку изнасилования!

Смотрю на неё — подтянутую, резвую, дерзкую, любуюсь и понимаю: она не играет уже. Роль сыграна, а эта безжалостная соблазнительная бестия, словно сошедшая с пин-ап плаката — и есть Динка. Подруга, раскрывшаяся передо мной сейчас с совершенно неведанной доселе стороны. Красивая и свирепая. Всем бояться!

Её слова обрушиваются на Линдеманна сокрушительным ударом — что, не ожидал, Синяя Борода? Наблюдать его таким воистину приятно, я буквально заряжаюсь уверенностью от этого зрелища. Не узнаю себя и вот уже тоном чекистки (в кожаном плаще и пыльной фуражке, всенепременно) командую:

— А сейчас, господин Линдеманн, мы с Вами побеседуем начистоту.

Видимо, уверенный тон влияет на ребят как призыв к действию — Маруся махом завладевает Линдеманновским мобильником, схватив его с тумбочки возле дивана, ещё двое хватают растерянного здоровяка под руки и держат, пока мы с Олегом тащим с кухни стул. Линдеманн вырывается, и он один уже почти одолевает двух молодых бойцов, но Олег вовремя поспевает — ударом под дых он заставляет нашего пленника согнуться, а последующим ударом в челюсть отправляет того прямо в стул, впечатывая его туда и спешно скрепляя силой заведённые за спинку стула руки приготовленной заранее верёвкой.

Зверь обездвижен. Глаза его налиты кровью, он в бешенстве, но он обездвижен. Дабы не растерять боевой настрой, перехожу к сути дела:

— А теперь расскажи-ка мне, что ты сделал с Анькой? Мара, ты пишешь? — оборачиваюсь на подругу, уже вовсю ведущую видеозапись происходящего на свой мобильник.

— Ты ебанутая, — слышу я, и наглая морда в очередной раз сотрясается под ударом Олегова кулака. — Что, это твои методы, сучка, толпой на одного?

— А насиловать беззащитных девчёнок — твои методы? Слушай сюда, гнида, ты расскажешь мне всё! Всё о том, что сделал! А иначе Динка напишет заявление, и обвинение в попытке изнасилование станет толчком к дополнительному расследованию — сам знаешь, что у полицаев ты на карандаше! Рано или поздно они докопаются до всех твоих секретов, им нужно только повод дать — а он, как ты уже понял, у нас есть! Сколько верёвочке не виться… Так что я слушаю!

Переведя дыхание, он долго молчит, и это уже начинает выводить меня из себя. Наконец, он решает говорить:

— Аньку я любил. А ты её портила. Я её потерял. Лучше бы на её месте была ты, бесполезный биомусор.

Пропускаю эту дребедень мимо ушей — пора переходить к сути дела.

— Так любил, что двух месяцев не прошло, как ты уже затаскиваешь в койку очередную молодку? А сколько их было до Динки? Ты всех их убиваешь, или Анька действительно была особенной?

— Я никого не насиловал! Ты же видела фото — разве видно на них принуждение? Или тебя злость берёт, что она была моей? У нас была настоящая, взаимная страсть! Как у мужчины и женщины — тебе не понять, дефективная.

— Ты мне зубы не заговаривай! Говори, зачем ты её убил!

Снова молчит. Жду, Все ждут. Обводит взглядом набитую людьми комнату и самодовольно ухмыляется.

— Вы все сумасшедшие. Стайка бешеных зверёнышей.

Маруся делает шаг вперёд и тычет камерой телефона пленнику в лицо:

— Говори давай на камеру, как ты убивал Аньку, и мы пойдём. Выбора у тебя нет — ответишь за все свои грехи!

Пленник скалится в камеру, будто издеваясь, и медленно, чётко произносит:

— Я никого не убивал.

Олег срывается с места и одним ударом стирает оскал с наглой физиономии, но зверь крепок, и одного удара ему мало. Олега не остановить — он уже вовсю метелит обездвиженное тело по корпусу, и на секунду мне показалось, что умом он не здесь, не с нами, настолько отстранённым был взгляд моего друга. Наконец, ребята оттаскивают его, и теперь со стула на нас смотрит уже не непобедимое грозное животное, а очень даже… победимое. Да, он тоже смертен, хоть и выглядит, как бессмертный, как античный бог. Пришли новые боги и повергли его.