Накинув куртку, он выходит на улицу покурить. Шатенка увязывается следом.

— Ты чего такой грустный?

— Я не грустный, — сквозь улыбку отвечает он.

— Я же вижу, что грустный. Хочешь, я тебя развеселю?

С этими словами она хватает парня за руку, увлекает за угол питейного заведения, докуда не добираются ни слабый свет уличного фонаря, ни праздные курильщики, предпочитающие не отходить далеко от входа в паб. Стас роняет недокуренную сигарету, оказавшись зажатым между обледенелой стеной здания и горячим телом шатенки. Та жмётся к нему ещё плотнее, проводя рукой то по бедру, то по плоскому животу, наконец обхватывает его голову и тянется с поцелуем. От неожиданного натиска парень теряется: у него давно не было девушки, а случайная знакомая миловидна и буквально пышет страстью; ему бы схватить её в охапку да везти в нумера, но что-то идёт не по плану. Парень отчётливо ощущает полное отсутствие жизни у себя в паху. Осознание данного факта бьёт под дых, но удар этот оказывается именно тем, что ему сейчас нужно: вместо того, чтобы прервать дыхание, он запускает сердце. Не дожидаясь, пока шатенка поймёт причину его конфуза, Стас бережно берёт её за руку и ведёт обратно в паб.

— Пойдём.

Как и ожидалось, блондинка уже вовсю воркует с Круспе, чуть ли ну закинув ноги ему на колени. Завидев вернувшегося Стаса, тот взглядом подаёт ему сигнал “надо переговорить”.

— Девушки, никуда не девайтесь, мы сейчас вернёмся, — бросает он, и “джентльмены” скрываются за дверью с надписью “Gents”.

— Куда пойдём? — стоя у писсуара, вопрошает Круспе.

— В смысле?

— Ну девочки-то готовы, не на квартиру же их везти: там же девственник, недотрога, а про сладкую парочку “твикс” я вообще молчу.

Стас в очередной раз поражается, насколько, должно быть, Рихард любит своих друзей, давая им подобные определения.

— Ты поезжай, а я чего-то устал. Пойду лучше домой, отосплюсь, — с этими словами он извлекает из кармана куртки связку ключей, и, отделив от неё один, протягивает его немцу. — Это от моей дачи. Адрес запиши. Там сейчас никого, электричество и отопление есть. Возьмёшь такси, да по дорогe не забудь прикупить шампусика с фруктами.

— Но их же двое!

— Не двое, а две. Что, боишься не справиться?

Рихард прищуривается, строя рожицу “я тебя умоляю”.

— Спасибо, друг! Я уже расплатился, кстати.

— Хорошо, тогда... Удачи, что ли.

“Я тебя умоляю” рожица корчится во второй раз, и летящий на крыльях любви Круспе покидает уборную.

Стас остаётся один, всматриваясь в отражение бледного лица в зеркале. Он чувствует себя абсолютно потерянным, и домой ему совсем не хочется.

Всполоснув горящие щёки холодной водой из-под крана, парень долго теребит в руках телефон и наконец решается. Номер Фрау на быстром наборе, и после трёх невыносимо долгих гудков в трубке раздаётся желанный голос:

— Да, мальчик мой, случилось что-нибудь? Только не говори, что этот придурок Круспе опять что-то натворил, — жеманные интонации выдают, что сегодня Шнайдер пребывает в образе Фрау.

Стас с облегчением выдыхает.

— Пока не натворил, я просто решил предупредить, что домой он сегодня вряд ли вернётся.

— Постой, и куда это вы намылились? — Фрау понижает голос, Стас улавливает в нём некоторые нотки беспокойства.

— Не мы, а он один с двумя красотками.

— Не с клофелинщицами, надеюсь? Ха-ха, значит стареющий плейбой оставил тебя не у дел? Бедный мальчик...

— Да нет, просто я не захотел, короче... не важно.

— Хочешь поговорить об этом? — с воодушевлением и некоторой издёвкой верещит в трубку Фрау. — Приходи ночью на сеновал.

— Чего-о?

Отсмеявшись, экзальтированная мадам Шнайдер возвращает своему тону серьёзное и даже почти нежеманное звучание:

— Приходи, если хочешь. Я оставлю дверь подъезда открытой. Первый этаж, квартира номер один, крайняя слева — мы там ремонт недавно закончили. Нам никто не помешает. Поговорить. Я там теперь много времени провожу. Один.

Стас сбрасывает звонок, ничего не ответив. Отчего-то он уверен в том, что его ответ — “да”, а также в том, что Фрау тоже уловила однозначное “да” сквозь короткие гудки оборванного телефонного разговора.

Первая квартира — та, где раньше располагалось псевдо-анетство, сияет свежей отделкой, появилась даже кое-какая мебель, на окнах — жалюзи, в углу — электрочайник и включенный в сеть ноутбук.

— Застолбил себе эту квартирку, потихоньку обживаюсь. Наверху шумно. Куртку снимай — здесь жара.

Фрау по-хозяйски суетится возле закипающего чайника. Сегодня она даже более прекрасна, чем в их прошлую встречу: белая блузка заправлена в узкую юбку из плотной серой материи; юбка чуть прикрывает колени, открывая обзору затянутые в капрон удивительно стройные ноги без единого волоска. Плюшевые тапочки снова вернулись, однако они совершенно не портят цельный образ, даже наоборот — придают официально-элегантному одеянию нотку уютной свойской домашности. Роскошные волосы сегодня ничто не сдерживает — при каждом движении своей обладательницы они слегка подпрыгивают тугими ухоженными пружинками.

— Ты не против? — и даже не взглянув в сторону гостя, хозяйка плескает в обе кружки свежезаваренного чёрного чая понемногу коньяка из початой бутылки. — Обычно я предпочитаю пить один, но сегодня рад компании. За тебя.

— Значит, здесь ты проводишь своё время? Потянуло на одиночество? — пытается завязать непринуждённую беседу Стас.

— У нас с одиночеством взаимное притяжение. В жизни каждого наступает пора, когда ты сам себе становишься гораздо интереснее, чем люди вокруг. В молодости было иначе — наверно, я старею. Не принимай близко к сердцу — твоё дело молодое, тебе ещё рано погружаться в стариковское брюзжание.

— Брось, просто ты ещё не встретил подходящую... компанию. Чёрт, я опять несу какую-то фигню! — Стас нервно поправляет наэлектризованную с мороза чёлку.

— Может и не встретил, а может и не суждено, а может... — Фрау мечтательно прикрывает глаза, выдерживая паузу, — а может и встретил.

Неловкая тишина затягивается, Стас не находит, что ответить, и от этого нервничает ещё больше.

— Я выйду покурить? На улицу.

— Пойдём, — с энтузиазмом подхватывает спасительную идею Фрау, — люблю снег ночью.

Не накидывая верхней одежды, они выходят во двор, оставив дверь подъезда открытой.

Густые облака терпкого дыма устремляются к небу, подхватываемые лёгкими дуновениями бодрящего ветерка. Они молчат, думая каждый о своём. Наконец, Стас переводит взгляд на своего спутника. Фрау в домашних тапочках мнётся на пороге подъезда, поёживаясь от холода, она обхватывает крепкое тело обеими руками и зачарованно наблюдает за кружащимися в воздухе редкими снежинками. Стас снова улавливает знакомое выражение детского восхищения на лице Шнайдера — то же, что и тогда, по дороге из Москвы, прекрасное, чистое выражение на прекрасном, чистом лице. Он любуется им, ею, путаясь в местоимениях, ловя себя на желании обнять это тело в тонкой блузке, прижаться к нему и согреть и тело, и то, что под ним. Что-то снова идёт не так, такое и раньше случалось. Спящая беспробудным сном ещё пару часов назад плоть в его штанах ныне начинает подавать признаки жизни, вырывая парня из томных мечтаний. Едва подавив в себе приступ немой паники и опасаясь разоблачения, он спешит вернуть собственному настроению нейтральный окрас.

— Шнай, а почему ты так любишь снег? — Стас ловит на себе колкий взгляд серых глаз. — Я не мог не заметить.

— Потому что он чистый, — Фрау опускает глаза, словно стыдясь чего-то, — он такой, каким я уже никогда не буду.

Стас ещё о многом хотел бы спросить: о том, что значат эти последние слова, что значило соприкосновение их рук тода, в машине, во время первого снега, что значат они друг для друга; он хотел бы услышать, что скажет Фрау, а по сути — не важно что, лишь бы слышать её речь, лишь бы дать её словам проникнуть в себя. Он пугается собственных мыслей, ему хочется бежать, и в то же время хочется остаться — вот так стоять здесь, во дворе, вдвоём, ночь напролёт... Парень спешит проскользнуть в подъезд, забирает из квартиры свою куртку и возвращается обратно. Фрау всё ещё стоит на пороге, считая снежинки и безуспешно пытаясь унять крупную дрожь в своём теле.