Его рука невольно потянулась к висящей на шее цепи и крепко сжала её, ощущая, как холодный острый металл впивается в кожу.

*

Когда Рицка расставался с мамой, он вдруг ясно осознал, что это навсегда. Что не заберут они её домой, когда появится возможность. Потому что возможность эта не появится. Потому что Сеймею мама всегда будет мешать. Мешать властвовать над ним безраздельно. И что это он, Рицка, виноват во всём, потому что позволил себе согласиться, позволил себя так глупо обмануть. Потому что за ним было последнее слово, и он вынес маме этот последний приговор, который нельзя уже было отменить. Но он успокаивал себя тем, что не согласись он на это, Сеймей мог бы найти другой способ, как сделать так, чтобы мама не мешала ему.

Рицка думал, что мама очень расстроится, и будет плакать, но на пороге клиники она вела себя очень спокойно и даже улыбалась и всё время говорила что-нибудь вроде:

- Какое красивое место! Если мои любимые мальчики говорят, что мне здесь будет хорошо, значит, действительно будет! Какие здесь замечательные деревья и трава такая зелёная! А воздух-то! Чистый-чистый! Рицка, мальчик мой, дай я скорее обниму тебя! Ты ведь будешь навещать свою маму, пока она не поправится?

И она обнимала его, и Рицка прижимался к ней, вдыхая тёплый и родной мамин запах, и его душили слёзы, которым он не мог, не имел права дать волю.

- Прости меня, мама, - шептал он. – Прости.

И она не понимала, за что он извиняется, а он чувствовал себя виноватым, бесконечно виноватым перед ней. И он знал, что свою вину ему ничем не искупить, не исправить. И так не хотелось отпускать её и оставлять здесь одну, с этими чужими равнодушными людьми.

Мама, мама, как я хотел бы сделать так, чтобы ты никогда больше не страдала. Ты так устала уже страдать. А я бессилен что-либо изменить. Прости, я так люблю тебя. Прости.

И говоря ей последнее «пока», Рицка улыбался. Он знал, что его улыбка радует маму, а ему так хотелось, чтобы она радовалась. Если он может сделать хоть что-то для этого, то сделает не задумываясь. Улыбнуться – это так мало. Ничтожно мало, но когда это вызывает улыбку в ответ, это сразу же становится чем-то важным, огромным и значительным.

*

В большой сумке через плечо только бумажный пакет с фотографиями, фотоаппарат и письма для Соби. Это были три вещи, без которых Рицка теперь боялся лишний раз выходить из дома – настолько дороги они были ему. В кармане потёртых джинсов телефон. Цепочка не шее. Это было всё, что ему хотелось забрать с собой. Остальное, ещё более важное, было внутри и было памятью. А больше ничего и не нужно.

Когда они вернулись в Хаконэ, погода стояла почти летняя. Чистый, чуть влажный воздух, отливающая свежестью и силой в лучах солнца молодая зелёная листва. Мягкие и тоненькие былинки травы, на которые так приятно было ступать, что хотелось разуться и побежать босиком.

Рицка с щемящей болью отмечал внимательным жадным взглядом все знакомые места, мелькающие за стеклом такси, везущего их к дому. К дому. Да, именно здесь был его дом, потому что дом там, где сердце. Потому что здесь его воспоминания оживали, расцветали всеми красками прошлой жизни и прошлого счастья. Потому что здесь он встретил Соби.

- Ты доволен, Рицка? – спросил Сеймей, видимо, заметив его оживление.

Рицка отвернулся от окна. Ему неприятно было, что брат заметил его радость, как бывает неприятно, когда чужой человек прикасается к чему-то святому для тебя. Но Сеймей ведь не был чужим. И от этого было ещё более неприятно.

- Да, - ответил он. – Я очень рад вернуться сюда.

Сеймей улыбался, кажется, искренне, и Рицке стало немного легче.

- Позовёшь сегодня друзей? – всё с той же тёплой улыбкой спросил Сеймей и потрепал его по волосам. – Они, наверное, соскучились по тебе.

- Наверное, - отозвался Рицка, и ему вдруг очень захотелось обнять брата, как будто для того, чтобы поверить в его существование. Поверить в то, что это его любимый брат Сеймей, в то, что он настоящий, в то, что он тоже любит его. Притвориться хоть на минуту, что не было всего этого кошмара, от которого, Рицке казалось, он никогда не проснётся. Поверить в то, что Сеймей не совершал всех тех ужасных вещей, отпечатавшихся на сердце мальчика болезненными напоминаниями о том, что всё, во что он верил, оказалось ложью.

Когда они подъезжали к дому, Рицка увидел кого-то стоящего у ворот. Он прищурился и разглядел тоненькую фигурку девушки, которая читала надпись на почтовом ящике.

Такси остановилось, и пока Сеймей расплачивался и что-то говорил таксисту, Рицка выскользнул из машины и пошёл к девушке. Она же, услышав скрежет шин по гравию и чьи-то шаги, тут же обернулась, хотя Рицка и так уже почти был уверен, что это Осаму. И он не ошибся.

- Рицка! – воскликнула она, как будто не верила, что на самом деле видит его.

- Осаму! – улыбнулся он, просияв.

С того времени, когда он видел её последний раз, она вытянулась и похорошела, а также Рицка отметил, что её грудь выросла, и даже смутился от этого, неловко обнимая девушку.

- Я слышала, ты попал в какую-то ужасную аварию! – говорила она. – Что ты чудом остался жив, а твой друг погиб! Я так испугалась, хотела бежать к тебе, но мне сказали, что ты переехал в Токио, а я всё равно не верила… Я так поздно обо всём узнала! А ты как всегда уехал не попрощавшись! Ну что, как ты? Здоров? Ох, как же я рада, что всё-таки пришла сюда!

Рицка улыбался. Ему нравилось смотреть, как быстро она говорит, сбиваясь от радостного волнения, как приветливо виляет пушистым чёрным хвостиком. Она всё-таки осталась такой же милой, какой он её запомнил.

Он услышал сзади шаги и голос Сеймея:

- Я же говорил, что твои друзья скучали по тебе!

- Здравствуйте, Сеймей-сан! – сказала Осаму, увидев его. А Рицка снова невольно залюбовался на её ослепительную искреннюю улыбку и подумал, что хотел бы он тоже уметь так улыбаться брату. Как он мог улыбаться раньше, не зная всего этого.

Увидев сумки с вещами в руках Сеймея, Осаму тут же вызвалась помогать, и Рицка тоже опомнился и побежал открывать дверь дома. Внутри него как будто поднималось какое-то радостное нетерпение и волнение. Ему хотелось скорее забежать в дом, пройтись по всем комнатам. Снова на миг окунуться в тот мир, где ещё не было всего этого. Хотелось коснуться мебели, провести рукой по стенам, чтобы хоть немного успокоить эту жадную невыносимую тоску от осознания, что того, чего он больше всего желает, он уже не сможет коснуться.

Пока они раскладывались и распаковывались, Сеймей как всегда был вежлив и приветлив с гостьей, а Рицка всё никак не мог понять, почему это так раздражало его. Раньше ему хотелось научиться у Сеймея его коммуникабельности, а теперь он вдруг увидел, как холодно блестит его взгляд, увидел его лицемерие, и ему захотелось закричать: «Прекрати! Остановись!».

Сеймей бросил беглый взгляд на наручные часы и сказал:

- Это очень удачно, что вы тут вдвоём. Значит, Рицка не будет скучать, пока я отлучусь по делам. Можешь позвать ещё кого-нибудь. Только ведите себя прилично.

Рицка заметил оттенок презрения в его голосе и тут же встряхнулся. Наверное, у меня уже паранойя, подумал он.

Он думал, что действительно не хочет знать, какие дела могут быть у Сеймея. Он так думал. Но теперь почему-то подумал, что мысль об этих делах отравит ему весь вечер.

Когда Сеймей ушёл, и Рицка, проводив его, вернулся в гостиную, Осаму спросила тихо:

- Как ты, Рицка? Устал? Выглядишь не очень. Похудел сильно. Если хочешь побыть один, я могу уйти.

Но Рицка наоборот не хотел оставаться один в этом пустом доме, полном призраков его прошлого. И он был благодарен Осаму за понимание и чуткость.

- Спасибо, со мной всё нормально, - сказал он. – Я действительно был бы рад повидаться с друзьями.