Нет, не то чтобы я надеюсь, что когда-нибудь Чарли заметит во мне что-то такое… Я смирилась с тем, что она любит Дженни. Хотя кого я опять обманываю? Ни черта я не смирилась. Я хотела, чтобы Чарли хоть раз увидела во мне девушку, а не забавного ребенка, за которым нужно присматривать.

Я не знаю, догадывалась ли она о моих чувствах. Чарли не любила говорить о любви или о чем-то подобном. Во всяком случае, точно не со мной. Когда я пыталась заговорить об этом, она либо отшучивалась, либо изящно меняла тему. И я оставалась с носом. Наверное, Чарли считала, что я еще слишком маленькая, чтобы обсуждать это со мной.

А вот Дженни, я думаю, догадывалась. Иногда мне казалось, что она видит меня насквозь. В присутствии Дженни я всегда становилась скованной и боялась ляпнуть что-нибудь не то. Даже когда мы сидели в компании с ребятами, мне казалось, что она следит только за тем, что я говорю. Возможно, у меня просто развилась паранойя. Мама сказала бы, что меня замучила нечистая совесть. Еще бы, ведь я целыми днями ошивалась вокруг чужой девушки и мечтала, чтобы она обратила на меня внимание. Не удивительно, что в присутствии Дженни мне становилось не по себе. Мне казалось, что она может прочитать все мои мысли. Все мои нехорошие мысли. Все мои не совсем дружеские желания в отношении Чарли.

Когда я приходила домой после встреч с Дженни, я даже подолгу рассматривала себя в зеркале, чтобы убедиться, что на мне нигде не написано что-нибудь вроде «хочу Чарли себе». Потому что когда Дженни смотрела на меня, мне казалось, что именно эту надпись она на мне и видит. Как там говорится? На воре и шапка горит? Наверное, моя шапка просто пылала.

Однако ничего подозрительного в своем отражении я не замечала, а потому сваливала все на очередной приступ паранойи.

Несколько раз я даже пыталась завязать со своими мечтами о Чарли. Чаще всего это случалось как раз после того, как Дженни выворачивала меня наизнанку своим взглядом. Но и не только поэтому. Мои мечты о Чарли начали приобретать все более странный характер. Я начинала думать о чем-то таком, о чем, как мне казалось, девочкам в моем возрасте еще думать не положено. В такие моменты мне очень не хватало подруги. Обычной подружки одного со мной возраста, у которой можно было бы спросить, думает ли она тоже о чем-то таком?

Но спросить я могла только у Гугла. И Гугл уверил меня, что девочки в моем возрасте очень даже думают о чем-то таком. А еще я поняла, что через пару лет мне станет еще хуже. А возможно, и раньше. Месячные были только началом череды адовых мучений, через которые мне предстоит пройти.

Вполне возможно, что через год-два я превращусь в настоящий котел бурлящих гормонов, покроюсь прыщами и начну кидаться на Чарли в надежде получить удовлетворение своим страстям. При мысли об этом мне захотелось прямо сейчас пойти и удавиться.

На самом деле в этом уже не было ничего смешного. Мне уже нелегко было справляться со своими чувствами и странными желаниями, а что же я буду делать, когда все станет еще хуже? Оставалось надеяться, что Дженни пристрелит меня.

Все-таки гормоны – это страшная штука. И зачем они только нужны? Взять хотя бы мою маму. В последние месяцы беременности она стала совсем неадекватной. Ей то и дело хотелось съесть какую-нибудь гадость, типа соленого мороженого или рыбы в шоколадном молоке. И она гоняла нас с папой за всей этой дрянью по сто раз в день. А еще мама могла ни с того ни с сего разрыдаться и заявить, что мы ее совсем не любим и не заботимся о ней. Ну конечно! Стали бы мы тогда носить ей рыбу с молоком или шоколад с зеленым горошком?!

Иногда мама напоминала мне меня. Своим поведением я тоже была немного похожа на беременную. Особенно перепадами настроения. Иногда мне было жалко своего папу. С одной стороны у него взрывная беременная жена, помешанная на пищевых извращениях, а с другой стороны – дочь-подросток, помешанная на девушке рок-звезде. Вот уж не повезло, так не повезло.

Весной, незадолго до рождения моей сестры, Чарли давала в Лондоне концерт. Естественно, мне достался бесплатный билет на самое лучшее место у самой сцены. И Чарли пообещала мне, что если хоть кто-нибудь посмеет меня там толкнуть, она спустится вниз и даст ему в глаз. Господи, как же я была счастлива услышать это! И как я была счастлива вырваться из дома от своей чокнутой мамы, в животе у которой сидел, по всей видимости, не ребенок, а крошечный монстр.

На этот раз мне удалось уговорить родителей пойти на концерт одной. Они не стали спорить, потому что мне было уже не одиннадцать, а почти тринадцать. И потому что у них просто не было сил на споры и скандалы. В этом был один из плюсов беременности моей мамы – родители стали больше позволять мне. Стали закрывать глаза на то, что я возвращаюсь домой позднее. Они убедились, что Чарли всегда привозила меня домой в целости и сохранности, а на все остальное предпочитали не обращать внимания.

За все восемь месяцев, что мы с Чарли были знакомы, я ни разу не была на ее концерте. Мне было интересно, что я почувствую, вновь оказавшись в толпе зрителей, в сплошной безликой массе фанатов? Буду ли я смотреть на Чарли уже другими глазами? Ведь теперь она для меня не просто недосягаемая звезда, а реальный человек, с которым я вижусь раз в неделю и чуть ли не каждый вечер болтаю в скайпе.

Мне было любопытно и одновременно страшно. Страшно от мысли, что Чарли снова будет далека от меня. Я боялась, что она будет смотреть в толпу и не замечать меня. Как раньше. Я боялась, что на эти два часа стану для нее совсем чужой.

Но потом я вспомнила обещание Чарли дать в глаз всем, кто толкнет меня, и мне сразу стало легче.

Когда Чарли вышла на сцену, я тут же поняла, что сегодня она в ударе. Это поняли и все зрители в зале, ее энергия мгновенно передалась и им. От Чарли словно исходили какие-то волны адреналина, неудержимой жизни, даже легкого безумия. И фанаты мгновенно начали сами сходить с ума. Я еще никогда не видела Чарли такой.

Она пела, и от ее сильного голоса у меня закладывало уши. Она была такой высокой, такой красивой там, наверху. Когда она поворачивалась спиной, я снова видела ее татуировку через открытый топ. Чарли так ни разу и не показывала ее мне, поэтому полюбоваться ее крыльями я могла только со сцены.

И я снова почувствовала то, чего так боялась. Чарли вновь начала казаться мне недосягаемой. Между нами пролегла бесконечная пропасть, и не только ограждение перед сценой отделяло меня от нее. Это была и разница в возрасте, и ее популярность, и Дженни, и все то, что ей пришлось пережить, когда меня еще не было в ее жизни. Все то, о чем Чарли никогда со мной не говорит и никогда не заговорит.

Я стояла там внизу, но Чарли не смотрела на меня. Она смотрела куда-то в глубину зала и одновременно в никуда, сквозь всех этих людей, пришедших на ее концерт. В какой-то страшный момент я даже почти поверила, что мы с Чарли не знакомы, и всех этих прекрасных восьми месяцев в моей жизни не было.

Но потом случилось то, на что я не смела и надеяться. Чарли опустила голову и тут же нашла меня взглядом. Она пристально посмотрела на меня, а потом подмигнула мне и улыбнулась. И все. В тот момент я поняла, что совсем пропала. Поняла, что все мои попытки забыть Чарли никогда не увенчаются успехом. И мне вдруг до слез стало себя жалко, жалко эту глупую рыжую девочку с ее детской отчаянной любовью. Мне до слез хотелось забраться на сцену и обнять Чарли, такую красивую, такую не мою, просто обнять. Мне больше ничего не было от нее нужно.

Она посмотрела на меня, она улыбнулась мне. Она помнила про меня. И этого мне было уже достаточно, чтобы понять, что я буду любить Чарли всю оставшуюся жизнь. Пусть это наивно, пусть глупо. Я знаю, что все смеются над такими девочками, как я. Мне было все равно. Я никого ни в чем не собиралась убеждать. Мне ни перед кем не нужно было доказывать свою любовь. Я могла просто любить Чарли, и я знала, что это навсегда. И мне было начихать, кто что подумает.