– Как давно ты себя причисляешь к шлюхам? А где же «я не такая, я жду трамвая»? Как раньше?

Затянулся сигаретой и усмехнулся, зубы сверкнули в полумраке, и он всколыхнул лед в бокале.

– Чего ты хочешь от меня?

– Сейчас или вообще?

Очень сильно работали кондиционеры, и мне казалось, что я превращаюсь в кусок льда. Я еще никогда не видела у него такого жуткого выражения лица. Даже когда выгнал меня, не смотрел вот с этим ледяным цинизмом, замораживая меня на кристаллы и заставляя бояться. Вдоль позвоночника словно прошлись иглами, вгоняя их под самые кости и заставляя выпрямиться, напрягаясь всем телом.

– Вообще, – очень хрипло.

– Я и сам не знаю. Но точно знаю, чего хочу от тебя сейчас. Иди на сцену, Аня.

Судорожно сглотнула, и хочется заорать, броситься на него с кулаками, но меня останавливает этот взгляд, которого раньше я никогда не видела – замерзшая ртуть или иней поверх стального клинка. Отрицательно качнула головой. А он открыл портмоне и достал несколько купюр, положил на стол.

– Тебе ведь нужны деньги?

И я понимаю, чего он добивается – чтоб я доказала своим поведением, что он не ошибся – я шлюха.

«Шлюха! С кем трахалась? С кем, твааарь?! Я убью тебя! Слышишь, мразь? Я тебя убью? С кем, мать твою? Чья она?»

Вздрогнула, выныривая из воспоминаний, и процедила сквозь зубы:

– Пошел ты!

Склонил голову к плечу, усмехаясь. Вся его былая эмоциональность исчезла, и вот эта циничная ухмылка с тяжелым взглядом из-под полуопущенных век заставляла покрываться мурашками и подрагивать.

– Ты отсюда выйдешь, только когда станцуешь, Аня. Если на это потребуются сутки – ты будешь стоять на этой сцене сутки. Двое суток – значит, двое. Неделя – значит, неделя. Без воды, еды и туалета. Тебе ведь надо домой к дочери?

– Ублюдок!

– Так обычно называют детей, рожденных вне брака или от другого мужика? Верно? Я вроде был рожден в браке и от своего отца… МОЯ мать шлюхой не была.

Не договаривает, давая мне прочувствовать каждое слово. И то, что спрятано между строк. И у меня щеки полыхают, как от ударов… как тогда, когда бил бумагами по лицу, а потом ладонью наотмашь, швырнув мне результаты проклятого теста. И сейчас он меня бил еще раз только уже намного чувствительней, потому что просчитал каждый удар.

– Иди на сцену, Аня. Ты ведь еще не разучилась двигаться? Станцуешь, разденешься догола, возьмешь деньги и свободна. На сегодня.

– За что? Что я сделала тебе, спустя пять лет? Ты ведь уже успел забыть обо мне!

Опрокинул бокал до дна и затушил сигарету в пепельнице, медленно поднял на меня взгляд:

– Давай, я жду! А я очень не люблю ждать.

Посмотрел на часы, а потом снова на меня.

– Каждая минута моего ожидания – равна часу. Буду ждать пять минут – ты просидишь здесь пять часов.

Я ждал, какое решение она примет, рассматривая ее тело в неоновом полумраке. С какой-то исступленной жадностью. Ни черта не изменилось, оно по-прежнему такое же гибкое, стройное, сочное и до одури желанное: длинные ноги, тонкая талия и тяжелая, полная грудь, бешено вздымающаяся под блестящими тряпками. Нет, они ей не подходили. Слишком дешево и вызывающе. Я помнил, как она выглядела в сногсшибательных эксклюзивных нарядах, в которые я любил её одевать и любоваться ее красотой, шалея от осознания, что она моя. И все равно даже в них она какая-то необыкновенно бесценная, особенная. Как и тогда – на остановке в белых носочках, которые бодрили покруче чулок или туфель на шпильках. Так и сейчас – все эти блестки смотрелись на ней лишними, и в тоже время ее ничего не могло испортить, и я не солгал, когда сказал, что она уже не та… потому что она, бл*дь, лучше себя в прошлом. Как будто на портрет в моих воспоминаниях нанесли свежие краски, делающие ее ярче, ослепительней, красивее. Назло мне.

Когда-то я имел на это тело все права. И, как оказалось, не только я, мать ее. Сучку эту, которая мне разъела мозги, как раковая опухоль. Я думал, что я даже не в ремиссии, что уже все кончено, но ни хренаааааа, стоило только приблизиться к ней, и все полетело к дьяволу. И мне хочется причинить ей боль, увидеть, как она исказит черты ее лица.

Смотрю на нее, разглядывая стройные ноги с тонкими лодыжками и аккуратными икрами, идеальные колени, округлые бедра. А глаза кровью наливаются от похоти, которая скручивает все тело волнами накатывающего сумасшествия. Не изменилась совершенно, все такая же красивая тварь, такая же нежная кожа и до безумия сексуальная фигура. Сочетание кукольной идеальности и в то же время чисто женского мягкого очарования. Женщина-ребенок. Взгляд ангела и улыбка порочной сучки. Я уже забыл, как она улыбается.

Могла ведь измениться за эти годы, истаскаться. Должна была. Я хотел этого каждый раз, когда вспоминал о ней. Хотел, чтоб ее било жизнью. Чтоб трепало и топило на самом днище. Но она, видать, прекрасно жила без меня. Сколько у нее было кобелей? Наверняка не счесть. Надо своим дать задание – узнать, кого она в свою постель приваживала, а может, приваживает и сейчас. Вряд ли эта шлюшка была одна. Такие одни не остаются.

– Не надо, Егор. Не поступай со мной так. Я возненавижу тебя еще больше, если такое возможно, – сказала очень тихо, глядя на меня издалека.

Не поступать с ней так? А как она потупила со мной? Или только потому что она женщина, она имела право наставить мне рога, наградить чужим ребенком, а я должен был содержать эту мразь и ее отродье? Нет, бл*дь, я не само благородство, и я искренне желал ей сдохнуть. Как, впрочем, и себе. Больше месяца после ее ухода я был похож на живой труп, вечно мертвецки пьян, а когда трезвый, то трясся от абстинентного синдрома и орал, как раненное до смерти и бьющееся в агонии животное. Мать тогда повезла меня к какому-то старику в глубокой деревне, и тот отпаивал меня отварами, говорил со мной о жизни. Много умных вещей говорил, а я его слушаю и ощущаю себя живым мертвецом, которого подняли из могилы. И она мне здесь о ненависти какой-то бормочет. Да что она о ней может знать, проклятая дрянь, вонзившая мне нож в спину? Она слишком ничтожна для того, чтобы прочувствовать все грани того чёрного и жгучего яда, который разъел мне кости.

– Думаешь, для меня имеет значение, что именно ты чувствуешь? Время пошло, Аня.

– Будь ты проклят, Шумаков! Я хотя бы могу сказать тебе в лицо, как всегда ненавидела и презирала тебя! Будь ты проклят, подонок! Я все эти годы надеялась, что ты умер в страшных мучениях. Разбился на машине или сдох от передоза со своими дружками!

Где-то внутри меня еще один я, тот слабак, который выжил, несмотря на то что я закапывал его вместе с ней на кладбище воспоминаний, согнулся пополам и рухнул на колени, корчась с мучительным стоном. А оказывается, мне все еще адски больно. И нет никакой брони, которую я думал, что отрастил за все это время. Каждое ее слово, сочащееся ненавистью, как удар ножа в ту самую вечно гниющую и пульсирующую нарывами рану, и она всего лишь затянулась коркой, которую эта сука вскрывала одними лишь словами, и внутри все шипело и пенилось от яда, сжигающего мне вены. Когда-то вот эти самые губы шептали о любви, умоляли, выстанывали и кричали мое имя, целовали, ласкали. И я был самым счастливым идиотом на свете. Ее тихое «я так сильно соскучилась по тебе, Егор… так сильно, что мне кажется, я умерла и воскресла снова». Только за это я мог убивать ее снова и снова. Стрелять в упор в ее лживое сердце каждый раз, когда у меня в голове она произносила эти самые слова.

А сейчас? Сейчас я превратился в рухлядь и гниль в оболочке человека, и это не она униженно стоит там на сцене, а я ментально стою перед ней на коленях и хочу получить хотя бы суррогат прошлого безумия, это я все еще бегаю за ней, все еще иду по ее следу верным псом, которого не просто предали, а раздавили колесами и проехали вперед-назад, а он выжил и теперь оскаленный, больной от своей собачьей злой любви идет по ее следам, чтобы рвать на части своего палача, а потом зализывать ее раны и где-то в душе искренне надеяться, что она протянет руку погладить зверя по морде… но вместо этого она метко наносит удар за ударом, прямо под ребра, туда, где все и так ею разворочено. Ну нет, сукааа, в этот раз я не буду корчиться один, я сожгу тебя дотла. Обглодаю твои кости. Я буду грызть их медленно и долго. Потому что несмотря на адскую боль, я рядом с тобой снова живой. Даааа, наконец-то, за все эти пять лет я вылез из-под земли и, как голодный упырь, жаждал нажраться ее крови, и снова стать человеком, а не полусгнившим трупом.