Ситуация нашего времени не требует развернутого доказательства превалирования абстрактной, информационно-рациональной стороны жизнедеятельности людей – в производстве, быту и, конечно, познании. Отражение мира современным человеком изначально пронизано концептуальностью. Не случайно в науке вместо чувственного познания говорят теперь об эмпирическом, предполагающем первичную логическую обработку чувственных данных. Исследования восприятия показывают, что оно далеко не автономно от рационального уровня отношения к миру. Также не случайно ведущим направлением в психологии становится когнитивизм. По вопросу соотношения теоретического и эмпирического преимуществом начали пользоваться взгляды, признающие не два качественно разных типа знаний – эмпирическое и теоретическое, а один – теоретический, вернее разные уровни его теоретизации. Научное знание неделимо, оно теоретично по существу – таков лейтмотив современной методологии. Речь таким образом ведется о двух уровнях одного интеллектуального способа освоения мира, а его чувственно-эмпирическое освоение как самостоятельная деятельность не выделяется. «Дихотомия» рационализма и сенсуализма, теоретического и эмпирического, сопровождающая всю историю познания, в настоящее время весьма определенно разрешилась в пользу теоретического. Соответственно этому предметы и вещи начали трактоваться, прежде всего как носители информации, как «исторически первые знаки». Естественный мир фактов и событий становится проявлением искусственного мира знаков и символов.

Так же легко превалирование структурно-логических подходов прослеживается в сфере социально-гуманитарного знания. В процессе интенсивного сближения истории с социологией большую часть пути проходит история. При классификации исторического знания описание событий, «нарратив», изучение деяний и биографий выдающихся личностей чаще всего относят к его низшему типу. Если потребность в дальнейшей разработке истории систем и структур ( «системной истории») не оспаривает никто, то оправданность «временной истории», выявления мотивов людей, субъект – субъектных отношений, то есть проблематика понимания, едва получив «права гражданства», вновь начинает объективироваться и рационализироваться, истолковываясь как вид объяснения, коммуникации и декодирования информации.

В поле притяжения сциентизма попадают сферы культуры, казалось бы, чуждые логико-информационной обработке материала, например, искусство. Его усиливающийся интеллектуализм, особенно ярко проявляющийся в абстракционизме, можно считать проекцией нарастающей рационализации духа художников. Поэзию убивает рефлексия. Это признают и творцы, и критики абстрактного искусства, в центре которого находится не чувственный объект, а система функциональных связей. Объект как бы растворяется в формулах, графиках, геометрических отношениях. Главным в изображении становится не содержание воспроизводимого на картине явления, а система связей между элементами картины, некая совокупность «организованных напряжений». Тезис «бытие есть структура» (ранее, в 20-е годы, «содержание есть форма») стал ведущим для его создателей. Концептуальность, наукоподобие абстрактного искусства проявляется как в изобразительных вещах, так и в музыке, литературе, где тоже можно видеть отход от воспроизведения явлений и бегство в мир, свободный от субстратов. Мыслительные компоненты в нем явно преобладают сравнительно с наглядностью изображения, рассчитано дискурсивное теснит эстетически образное, чувственная интуиция трансформируется в интеллектуальную. Вплоть до возникновения «технологического искусства» – «искусства» без человека.

Сциентизированное сознание готово все превратить в информацию. «Всякий процесс чувственного освоения тоже можно представить как процесс получения информации. Вероятно, с определенной степенью огрубления чувственное наслаждение можно было бы определить как получение информации из несистемного материала… Представим, например, в качестве текста кусок съедаемой пищи. Весь процесс его употребления может быть разбит на этапы взаимодействия с нервными рецепторами, кислотами, ферментами».[11] В «научно-кислотной» форме можно представить любой акт человеческой жизни, но надо хотя бы осознать, что при этом достигается и что теряется, выявлять границы применимости подобных подходов и, включая их в философскую рефлексию, давать соответствующую мировоззренческую оценку. Иначе, окончательная цена такого научного познания, по-видимому, сам человек. И мы ее уже платим – собой (отчуждением, кризисом эмоциональности, профессиональным идиотизмом, одиночеством, зомбизацией).

Было бы странным отрицать право художника и обязанность теоретика отражать мир, каким он становится под воздействием научно-технической революции. Вполне понятно ее многообразное влияние на восприятие действительности. Однако столь же ясно, что содержание человеческой жизни не исчерпывается дискурсивно-логической стороной. Пределы этому ставит природа человека как естественного существа. Хотя его сознание развивалось в процессе социализации, оно зависит от его биологического субстрата, от способов восприятия реальности с помощью 5 органов чувств и мозга, образовавшихся в ходе конкретной земной эволюции. Формы сознания не изолированы от «устройства» своего носителя. Потребность в образно-эстетическом, интуитивном, наглядном восприятии мира, в переживании неповторимости своего бытия в нем неотделима от человека как конечного телесного существа. Несмотря на социально-историческую изменчивость способов удовлетворения данной потребности, она сопровождает его всегда, проявляясь в сфере культуры прежде всего через искусство, основное назначение которого состоит в раскрытии жизни человеческих чувств и тех областей духа, на выражение которых не может, по самой своей сути, претендовать наука. Мерой проникновения условного, логического, границей абстрактного в искусстве служит оно само. Экспансионизм информационности не может быть беспредельным и при нарушении меры вызывает ответную реакцию в виде гиперреализма, фигуративизма, поп-арта и тому подобных течений, которые уже вообще отрицают духовность и культуру как враждебные человеческой чувственности, ведущие, в пределе, к ликвидации человека. Искусство не мыслимо без мысли, но равным образом оно перестает существовать, когда теряет образность, чувственную связь с реальностью, с материальным миром, с «традицией».[12] Его специфика именно в способности превращать любые абстракции в нечто психологически понятное, переживаемое так же, как живет повседневный человек в мире своих жизненных представлений. Никакая умственная деятельность, совпадающая с художественным творчеством в других отношениях, но этой способностью не обладающая, не искусство. «Концепт-искусство» – это, в сущности, прикладная, игровая наука. «Бесполезное мышление». Говоря обобщенно, недооценка субстратного начала и вещно-событийного видения мира ведет к эрозии непосредственного жизненного окружения человека, к его превращению из целостного телесно-духовного существа в существо информационно-духовное, притом бездушно-духовное, у», которого все чувства замещены информацией.

Хотя как правило одна и та же функция способна реализовываться на разном субстрате, их совместимость друг с другом не безгранична. Субстрат может не иметь достаточного потенциала для выполнения функции, которая, следовательно, независима от него лишь относительно. Без учета взаимообусловленности субстратов и функций нельзя получить конкретного представления о явлении, а раскрыть его переход в новое качество нельзя в принципе. Другими словами, для объяснения развития, трансформации систем мы должны подходить к ним и субстратно. Сейчас даже в самих системных исследованиях при сохранении специфической для них установки на подчинение элементов целому, все больше подчеркивается значение автономии элементов, важность определенной степени их свободы внутри него. Противоречие субстрата и функций, проявляющееся в напряжении структуры – движущий фактор изменения систем. Игнорирование субстратного подхода ведет к закрытости теорий, их замыканию на самих себя, логицизму в познании, что ведет к сугубо релятивистскому, бесконфликтному и внеисторическому представлению реальности, а вообще теорию систем к парадоксам – внутренним диалектическим требованиям ее выхода за свои пределы.