Приснились июньские луга, пасмурный полдень и они вдвоем в траве. Солнце остановилось за облаками, время не двигалось. Ее тело было как эти луга: в него можно было падать, им можно было укрываться, дышать, оно было гибче травы и моложе едва начинавшегося лета. Вдруг вдалеке послышались раскаты грома. Он посмотрел поверх цветов, увидел стремительно приближающийся плавник акулы и проснулся. В дверь стучал его коллега Олег, тот самый, с которым обсуждали измены и семейную жизнь.

– Старик! Ты тут? Жив еще?

Это означало, что босс приехал и было бы хорошо вернуться на рабочее место.

Казалось, что машины за окном припаркованы, но на самом деле они слегка двигались. Начиналась самая главная, самая длинная в неделе пятничная пробка.

Они сидели в другом кафе, потому что идти во вчерашнее было неудобно: официанты к концу вечера уже косо поглядывали.

Она гордо достала из сумочки зубную щетку:

– Я рада, что у нас все серьезно.

– А раньше у тебя было понарошку?

– У меня – нет. Но он… Он был мой ровесник, я тебе уже говорила. Ему был нужен только секс.

Он не сводил глаз с мурашек на ее шее, с упругой мышцы, натянувшейся от уха до слегка обнаженной ключицы. Ее коленка, даже не касаясь его под столом, обжигала и дорисовывала в воображении вторую, слегка отведенную в сторону.

– Ты – другое дело… Взрослый, спокойный, ты со мной разговариваешь… А, вот! – неожиданно вспомнила она. – Смотри! – и достала распечатанные страницы. – Акула – самая древнейшая из рыб, обитающая… и так далее, и так далее. Рыб! Ты был прав! С тобой я становлюсь умнее!

Перегнувшись через стол, она поцеловала его – коротко, но так, что он успел опьянеть от запаха ее кожи.

– А гандбол? Еще один поцелуй за гандбол.

– Ой, – смешно поджала губку она, – я не успела посмотреть, работы много было. Можно у тебя дома?

Он не ответил, а только взял ее за руку и повел к автомобилю. Восхищенная уверенностью зрелого мужчины, она оставила на столике фотографии зубастых акул: живых, остервенело бросающихся на жертву, и мертвых, с отрубленными плавниками, безжизненно валяющихся на палубах.

Пока они целовались в пробке, солнце над Волоколамкой почти село.

– Как же я люблю Москву, – сказала она, – с детства здесь живу, каждый уголок знаю, и с каждым местом что-то связано.

– Например?

– Например, в том кафе, где мы сидели, я обмывала машину с подругой. На открытой веранде. Была хорошая погода… Сентябрь… И листья падали прямо к ногам. Я подумала: как прекрасно, что мы живем в этом городе, что у нас все здорово, что можно куда-то мчаться на новой классной машине, а потом просто выпить кофе на веранде. Счастье в простых вещах.

– И сколько стоила простая вещь? Или в кредит взяла?

– В кредит. Это ведь тоже классно: вроде ты еще молодая, вся жизнь впереди, а можно взять машину и сразу ездить…

– Или стоять в пробках… Волоколамка у тебя с чем связана, с чем ассоциируется?

– С пробками, – засмеялась она, – кстати, почему ты не слушаешь радио?

– А почему я должен его слушать?

– Ну все же в машине слушают… Я вот – постоянно. И в плеере, когда гуляю, и дома… Я не могу, когда тихо.

– А я не могу, когда музыка. И вообще: можно объяснить, почему ты что-то делаешь, а как объяснить, почему ты чего-то не делаешь? Например, многие спрашивают: «Почему ты не куришь?» Вот как я им объясню?

– Ты такой необычный.

– Просто музыку люди слушают в большинстве своем как фон, у них наркотическая ломка без фона, они не могут жить в тишине, наедине с собой и своими мыслями. А мне хорошо с самим собой, зачем мне этот наркотик?

– Ты прав… Конечно же, не включай. Лучше спой мне ту смешную песню про Мурку. Ты так здорово поешь.

Он поцеловал ее и затянул:

– «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера…»

– А кто эту песню поет?

– В смысле?

– Ну, какая группа? Я ее как-то пропустила, хоть у меня и включено радио все время.

– Ты сейчас шутишь?

– Ну, прости, я же не могу все новые группы знать. А знать хочется, песня такая забавная.

– Давай лучше я просто спою, – сказал он.

– Давай.

– «Прибыла в Одессу банда из Амура. В банде были урки, шулера. Банда занималась темными делами. И за ней следила Губчека…»

– Так здорово! А кто такая Гупчиха?

Он чуть не врезался в УАЗ. Закатное небо накрыло грязным брезентом.

– Ты никогда не слышала этого слова?

– Гупчиха?.. Нет, а где я могла его слышать? Это же смешная песня, наверное, оно просто придуманное… Или вот: урки. Ты не ошибся, может, орки?

Неба не стало видно совсем. Запаска УАЗа заменила солнце.

– Давай так, – он перевел дыхание, – давай… поговорим.

– Конечно, давай! Я всегда за то, чтобы больше разговаривать!

– Ты не знаешь, кто такие урки… Хорошо, ты родилась уже после советской власти, выросла в Москве, у тебя все было хорошо… Но – «Губчека»? Если ты не знаешь, что такое «Губчека», значит, не знаешь, что такое «ЧК»?

– ЧК?

– Да.

– Ну, подожди, это единственное число?

– Да.

– Я знаю «чика», «чиксы». Это девушка по-американски, типа: подруга рэпера.

– Чиксы… Прекрасно. Следовательно, фамилия Дзержинский тебе ни о чем не говорит?

– Дзержинский? Я знала, но забыла… Точно слышала. Писатель?

– Писатель, – прошептал он.

– Вот видишь! Что-то ведь я знаю.

– Скажи, пожалуйста, а ты в курсе, что была… война, революция? Ты знаешь, кто такие Ленин, Сталин?

– Да, конечно. Просто я в истории – не очень, я больше по математике занималась.

Он поцеловал ее и положил ей руку между ног.

– Хорошо, расскажи мне.

– Что именно?

– Расскажи, что ты знаешь про Россию.

– Вообще?

– За последние лет сто.

– Я боюсь, я же не очень по истории.

– Не бойся, начинай.

Она тоже положила ему руку между ног и начала.

– Ок. Сначала – революция в семнадцатом году. Потом…

– Подожди. Что там было? Кто чего не поделил?

– Ленин сверг царя… Правильно?

– Ты говори, говори. Он что: сам сверг? Кем-то он руководил?

– Щас, секунду, я знала… Большевиками. Точно, большевиками!

– Так, и что началось потом?

– Потом… Советская власть?

– Сразу?

– Ну да.

– И царь все отдал, со всем согласился?

– Нет, я знаю, его убили, а уже потом – советская власть.

Она гладила его между ног, но он был сосредоточен на дороге и событиях семнадцатого года.

– Итак, убили царя?.. Когда?

– Ну, в тысяча девятьсот семнадцатом году, когда свергли.

– И где?

– В… щас… в Зимнем дворце.

– Прекрасно. И? Началась советская власть, никто не был против, проблема была только в царе?

– Там кто-то был против, но их арестовали.

– А потом?

– А потом началась война.

– Слава богу! Когда?

– Двадцать второго июня сорок первого года!

– Стоп. Больше никакой войны не было?

– А, вспомнила, была! Первая мировая. Но это еще до революции.

– Очень хорошо! А между революцией и сорок первым годом что было?

Она зажмурила глаза, сосредоточилась, как в мгновения самого высшего наслаждения, и выдохнула:

– Гражданская война!

Это, наконец, возбудило его.

– Неплохо! Кто с кем воевал?

– Ну вот эти большевики с белыми. А, точно: большевики были красными, а белые – за царя.

– А зачем им было воевать за царя, его же убили в семнадцатом?

– Они нового хотели поставить. Они в принципе были за царя.

– То есть белые были монархисты?

– Да… ой, нет! Они были меньшевики, я вспомнила. Красные – большевики, а белые – меньшевики.

– И долго эта Гражданская война длилась, кто победил?

– Большевики победили, а потом вместо Ленина стал Сталин.

– И когда это случилось?

– Я вот это не помню, неточно выучила.

– Ну приблизительно?

– Приблизительно… Так, сейчас… Ну точно, еще до войны. Скажем, году в тридцать пятом.