А Дашка в январе родила мальчика (пенсию, кстати, оформили только на нее – ведь ребенок родился позже, ага). Дела и заботы закрутили ее, и тем не менее в погоне за срочно потребной для текущих нужд бронетехникой, хоть бы и битой-горелой, в начале марта она оказалась на месте боя передовой группы с эстонской бронеколонной.

И даже…

…Впрочем, как принято говорить, «это уже совсем другая история».

– Людоеды!

Кандида обдало могильным холодом, он вскинул автомат. С трудом поборол желание дать длинную очередь в темноту, чтобы нашпиговать эту чертову неизвестность свинцом; взял себя в руки, начал озираться, напряженно всматриваясь в черные коридоры. В коридорах никого не было. Пусто.

– Пожирание людьми себе подобных именуется каннибализмом. Но каннибалами их неправильно будет считать. Они же не совсем люди, ведь так? Они звери. А как называют зверей, которые едят людей? Правильно, людоеды! – Философ шмыгнул простуженным носом, продолжил свои внезапные рассуждения: – Так что прозовем их так. Людоеды. А зомби – это уже выдумки Голливуда. Первоначально ведь зомби откуда пошли? Есть такой культ вуду…

Кандид выругался. Опустил ствол автомата в пол, рявкнул на спутника:

– Заткнись!

Задетая локтем облезлая штукатурка посыпалась со стены. Кандид вновь напрягся, заскрипел зубами.

– Лучше смотри по сторонам. И будь осторожнее.

Философ придвинул обратно к глазам съехавшие на нос очки, посмотрел на Кандида, не с обидой, но с видом человека, наблюдающего за потешными обезьянами в клетке зоопарка. Тонкие бледные пальцы, словно и нет там костей, одни хрящи, длинные как щупальца, извлекли из наружного кармана платок и промокнули лоб. Философ хмыкнул, отвернулся. Шумно, с присвистом высморкался.

«Придурок! – подумал Кандид, глядя, как спутник косолапо ступает по битому кирпичу. – Ей-богу, прирежу когда-нибудь засранца! И глазом не моргну! Выпрашивает ведь, поганец».

Шли вторые сутки. Отдыхали урывками, в основном не больше часа, ютились на крышах гаражей, ларьков, в дома заходить боялись – однажды едва не угодили в одной пятиэтажке в самое гнездо нечисти, еле ноги унесли. Вторые сутки пути. Как в тумане. Устали до крайней степени. Нервы натянуты, на любой шорох – паника, ноги гудят, глаза болят, мерещится всякое. А тут еще этот Философ со своими рассуждениями дурацкими. Говорить он может долго, очень долго, но в основном невпопад и не в нужной ситуации, и вот ведь что интересно – эта способность никак не влияет на его усталость. Наоборот, придает сил. А силы других пропорционально уменьшает, ибо выслушать всю эту белиберду терпения нужен вагон и маленькая тележка.

– Засранец! – не выдержал Кандид.

– Что ты сказал? – обернулся тот, подслеповато щурясь.

– Здесь, говорю, остановимся. Хватит ходить. Нормальное место.

Философ долго мялся, прежде чем снять рюкзак. Все не нравилось ему окно, из которого, как он полагал, могут полезть людоеды.

– Второй этаж, не полезут, – устало ответил Кандид, закрывая дверь и подпирая ее громоздким старым шкафом. – А если не нравится, то можешь…

Даже договорить не было сил. Кандид неопределенно отмахнулся рукой, давая понять, что ему до беспокойств Философа нет никакого дела, бухнулся на сетчатую кровать, скрипучую как его душа, и заснул в тот же миг таким крепким сном, что хоть стаканы о него бей.

Философ помялся еще немного, больше для порядка, и тоже лег, что-то бубня себе под нос.

Снилось разное. И горячие румяные пирожки с картошкой, и танцующие вальс мертвецы, и самовар, который сам себя раздувает сапогом, почему-то зеленым, с двумя черными полосками на боку, и еще черт знает что, какое обычно снится усталому человеку, который даже во сне не может до конца расслабиться.

Проснулись от шорохов.

За дверью кто-то стоял. Дыхание неизвестного, тяжелое, шумное, словно его легкие забиты соломой, сон прогнало быстро. Кандид показал знаками Философу, чтобы тот не шевелился. Сам аккуратно взял автомат, приставленный к спинке кровати, снял с предохранителя.

– Может, пронесет? – шепнул Философ, глядя из-под очков круглыми как у филина глазами.

«Кровавым поносом тебя пронесет, гад! Что ж ты никак не уймешься?!» – заскрипел зубами Кандид. Показал спутнику кулак.

Но смысла в этом уже не было – их услышали. Дыхание за дверью усилилось, стало резче, незваный гость зарычал, начал пробивать себе путь к еде. Философ пискнул, свалился с кровати, кинулся лихорадочно искать свой автомат, который зачем-то запрятал в самый дальний угол комнаты.

Кандид, наоборот, панике не поддался. Встал, мельком глянул в окно. Никого. Значит, все не так уж и плохо. Возможно, одиночка заявился. Бывают и такие. Возможно…

К первому дыханию добавилось второе, более хриплое, надсадное. Потом третье. Четвертое…

– Что делать, Кандид, а? Что делать-то?! – Философ наконец нашел оружие, вцепился в него двумя руками.

– Не дрейфь, очкарик! Будем отбиваться. По деревьям умеешь лазить?

– Я?! – дал петуха Философ. – Конечно, нет!

Бледные обвислые щеки затряслись, Кандид не сразу понял, смеется попутчик или плачет. Кажется, и то и другое одновременно.

– Тогда придется научиться. Все, отставить разговоры! Оружие к бою готовь.

Шкаф заскрипел, начал заваливаться. Из прорех сразу же показались черные руки, пытающиеся ухватить добычу. Снаружи зарычали голодные мертвецы, затолклись между собой. Хрустнула балка, в щель между заграждением и косяком высунулась перекошенная голова, вся в лохмотьях кожи и запекшихся кровавых коростах. Щелкнули челюсти, пахнуло тухлятиной.

К этому невозможно привыкнуть. Живые мертвецы. Живые-мать-их-мертвецы! И не просто так живые, а желающие сожрать тебя, вцепиться зубами в шею и рвать, рвать, рвать.

Первым не выдержал Философ. Дуло автомата прочертило полукруг, срезая очередью конечности зомбакам. Те даже и не подумали отступать. На место поврежденных рук тут же высунулись новые, с утроенной прытью пытаясь добраться до людей.

«Пятеро, – отметил Кандид. – Шансы есть. Если, конечно, где-нибудь дальше, в коридорах этой проклятой бетонной коробки, не спрятались еще с десятка два людоедов».

Шкаф не выдержал напора, рассыпался на куски. В дверной проем хлынули черные тени. Философ дал вторую очередь – пули распороли мертвецам животы, не причинив особого вреда. Зато скупые одиночные выстрелы Кандида попали точно в цель. У первого зомбака голова с хрустом разлетелась в стороны, второму разорвало шею.

Первая волна оживших покойников легла у порога, загородив остальным дорогу, не давая ринуться в новую атаку. Заминкой воспользовался Кандид. Третьего мертвяка усмирил прямо в дверях, размозжив прикладом голову.

Четвертый оказался проворнее, воспользовавшись свалкой на пороге. В один прыжок он оказался почти у самого носа Философа. Мощным ударом выбил у того из рук оружие, зарычал и вцепился костлявыми пальцами в горло очкарика, уже, видимо, предвкушая знатный пир. Философ толстый, им троих зомбаков можно накормить. Но он человек, хоть и дерьмо. А людей беречь надо, в нынешнее-то время даже таких.

Шлеп!

Приклад угодил мертвецу в висок, пробил кость, увяз в склизкой темной массе нутра головы. Стрелять Кандид побоялся. Слишком близко толстяк, можно задеть.

Шлеп!

Контрольный удар с сухим хрустом превратил голову немертвого в черное месиво.

Теперь разобраться с пятым. А кстати, где он?

Кандид обернулся. В дверях вместе с последним увидел еще – сколько? – раз, два, три, четыре, пять, шесть… а дальше и не видно – темно. Много. До черноты в глазах много.

– Бежим! – крикнул Философу.

Тот, еще не отойдя от встречи с покойником, стоял оторопев.

Кандид схватил его за шкирку, поволок к окну.

– Прыгай!

– Чего?! Я… не…

– Давай, убогий! Второй этаж, ничего с тобой не случится.

– Я…

Кандид наподдал спутнику ногой, едва ли не силой вытолкнул в окно. Тот с криком выпрыгнул, застонал. И пока хлынувшая в комнату волна оскаленных зубов и костлявых рук не захлестнула и его, сиганул в окно следом.