Рис. 13 Гвозди и молоток

Я даже не удержалась и заехала в такой магазин, где торгуют инструментами, – без всякой особой цели, просто так. Дрели и болгарки действительно прекрасно выглядят. И пахнут хорошо – технической смазкой, чистым металлом. Встретила в магазине подружку свою, модного архитектора. Поворковали с ней немножко о том о сем. О разных видах строительного герметика. О дюбелях.

Женщинам, которые, как моя бабушка, хлебнули горя в войну, было важно вырастить дочерей принцессами. То есть: «пришить пуговицу» и «пожарить яичницу» – да, и даже более, чем просто да, вплоть до английской глади и воздушных кулебяк. Но «забить гвоздь» – нет, нет и нет. В системе координат этого поколения молоток в руке – знак вдовости, женского одиночества, крайнего социального неблагополучия. Моя мама жила на стипендию в сорок рублей и неделями питалась бесплатным капустным салатом в университетской столовой, но сберегала два рубля на маникюр. Она до сих пор, кажется, не умеет открыть ножом консервную банку. А уж вынуть пробку из бутылки – просто исключено. Ни разу в жизни не видела у нее в руках ничего такого: штопора, отвертки, гаечного ключа. Если возникает какая-то техническая проблема (допустим, не хотят куда-то там вставляться батарейки), она говорит с интонацией сэра Исаака Ньютона: «Я знаю, что делать. Надо подождать мужчин!» Ни с чем не сравнимая беспомощность женщины, которой уже сорок лет «дожидаться мужчину» приходится не больше нескольких часов – пока он придет с работы. И все ее подруги такие. Если они и способны вспороть банку «кижуча в собственном соку», то при любом случае пытаются это скрыть: «Подождем мужчин!»

Зато они очень-очень любят видеть молоток в руках своего мужчины. Или там дрель с болгаркой. Вызов платного специалиста (при живом-то муже) кажется им и нерациональным, и даже вроде как унизительным.

Пару лет назад некие остроумцы придумали фирму «Муж на час» (услуги по мелкому домашнему ремонту). Успех – феерический, настоящий маркетинговый прорыв. Даже устоялся термин «муж на час», именно в значении «приходящий мастер». Такая элементарная двусмысленность всегда почему-то работает.

А водка «Мужское достоинство», мне кажется, не сработает, нет. Просто даже хочется, чтобы не сработала, чтобы народ-богоносец ее не принял. Потому что водка – это дело серьезное, при чем здесь хиханьки-хаханьки, пикантные сюрпризцы. И дюбеля с дрелями – тоже вполне серьезный предмет, мы с подружками к ним очень трепетно относимся. А что касается мужского достоинства, мне кажется, его вообще лучше всуе не упоминать.

Мой любимый писатель Михаил Иванов (немного людей кроме меня читали Михаила Иванова и его роман «Банан», но неважно) запротоколировал простую вещь: в определенном возрасте людям все менее интересно говорить друг с другом. Они, фактически, говорят сами с собой, изредка радуясь, когда слышат от других подтверждение собственных мыслей.

Город наполнен голосами. Все это по большей части чужие голоса – не так уж часто мы слышим нечто, обращенное лично к нам; нечто, на что нам нужно ответить. Из всех мегатысяч организованных децибел, которые за день попадают к нам в уши, этих осмысленных, действительно нам предназначенных – не больше одного процента. Даже если считать такие вещи, как бормотание стиральной машины, которая как бы сообщает: «все нормально, я стираю, пошла на отжим» – милый домашний звук. А из окна тебе: скккррррррррррррррррррржжж – скалывают лед. Бамммбс – с крыши упала сосулька. Упррссссссссссскрж – мусоровозка со скрежетом ворочает железные баки. Уауаиуаиуиаи – запела сигнализация чьего-то опеля. «Москау, москау…» – мимо проехал кто-то, у кого сегодня отличное настроение и у кого в машине играет радио «Ретро». Мне надоедает слушать чужие звуки, я ставлю диск с песнями из «Жизнь как чудо». Бумбокс стоит на подоконнике, под открытой форточкой. Теперь мои соседи тоже знают, что я люблю Кустурицу.

А они любят Юрия Антонова – я это тоже очень хорошо знаю.

А еще у них ремонт, окна меняют. Это я знаю еще лучше.

А еще – у них собачка очень гавкучая.

Когда я дома долго одна, я иногда включаю телевизор – он тарахтит и создает какой-то привычный фон из звуков. Я на них не фиксируюсь. Когда приходит кто-то из домашних, они первым делом переключают телевизор на другую программу, или выключают его, или ставят какой-то свой фильм. Иногда они ссорятся из-за этого, потому что не хотят смотреть «чужой» телевизор. Мне все равно.

Но я все-таки замечаю, что «чужой» телевизор всегда хочется сделать потише. Я знаю дома, в которых стоит по телевизору в каждой комнате, как в гостинице. Казалось бы, это признак какой-то последней разобщенности – но нет, живут вполне мирно, даже душа в душу. Даже иногда дружней, чем в домах, где телевизор по старинке считается неким заменителем условного камина, средоточием общего семейного досуга вокруг домашнего очага. Что-то такое говорил почтальон Печкин.

Еще – чужие разговоры, и телефонные, и прочие. Мы их редко запоминаем, потому что они, как правило, не слишком интересные. Но иногда, бывает, отдельные фразы впиявливаются в мозг так, что их потом оттуда не выдернешь.

«Да я сейчас пешком иду, да. Везде пешком хожу, вот. А потому что у меня машина сгорела, голубка моя! На Волоколамке – взяла и сгорела!» – худой седоватый мужик со странной, какой-то пляшущей походкой то обгонял меня на Тверской, то отставал и опять обгонял и, видимо, все время разным своим собеседникам кричал, что голубка сгорела! на Волоколамке! У него был телефон без трубки, он держал руки в карманах и кричал в микрофончик, и от этого казался сумасшедшим, который беседует сам с собой. (Все-таки к этим беструбочным телефонам невозможно привыкнуть. Хотя, казалось бы, какая разница – трубка или наушник-микрофончик. Но традиционная трубка, поднесенная к уху, хоть как-то оправдывает, очеловечивает эти мобильные переговоры на ходу.)

А недавно я утром целый час ждала подругу в пустом кафе, и весь этот час слушала, как красивая кудрявая девушка за соседним столиком дает подробный отчет своему брату о том, как у нее продвигается развод с мужем. Брат, судя по всему, находился в Америке, а муж был, естественно, подлец, он как-то нечестно хотел разделить с ней квартиру, в которую она «столько вложила, столько вложила!», и в кафе, кроме нас с ней, никого не было, и мы с официантками очень скоро стали переглядываться и чувствовали себя участниками какого-то ток-шоу, какие бывают днем по телевизору. Мне казалось, что одна из официанток, блондиночка с круглым лицом, с трудом сдерживается, чтобы не подключиться и не высказать какое-то свое мнение, например: «Я согласна с героиней программы! Все мужчины подлецы!» Кудрявая девушка была в совершенном аффекте и вещала на предельной громкости. Это часто бывает: человеку, когда он поглощен телефонным разговором, кажется, что он находится как бы в прозрачной, но звуконепроницаемой телефонной кабине или капсуле.

В чужих машинах (я часто ловлю частников) я слышала самые немыслимые, самые интимные признания. При том, что я-то всегда молчу, не задаю никаких вопросов. Мне кажется, некоторые только для этого и берут пассажиров – чтобы выговориться. Многие не брали с меня денег, но учили жизни: «Вот вы одна так поздно едете – а что же муж? Пришел домой, а ему и ужин не накрыли? Нет, я считаю, главное для женщины – это семья…»

Многие не выносят этот белый шум: закрывают уши наушниками, слушают музыку в плеере или кассеты с уроками итальянского языка – что угодно, но по собственному выбору. Есть, говорят, проект сделать метро бесшумным. Боюсь, это будет сущий ад.

Деревянные дома. Топка углем. Сено, солома. Молоко из-под коровки. Навоз на полях. Нечистоты на улицах средневековых городов… До самых недавних, в сущности, времен в мире абсолютно преобладала органическая химия. Сейчас – несложно заметить – настало время химии неорганической. В то же время смысловые наполнения слов «химия», «грязь», «чистота», «мусор» находятся в состоянии странной и многозначительной мутации.