– Кажется, вы можете разобраться, где снобизм, а где нет, и если я скажу, что принадлежу к старинному роду, вы поймете, что это необходимая часть истории. Главная опасность таится в замшелых высоких принципах моего брата – noblesse oblige[1] и все прочее в таком роде. Вообще-то меня зовут Кристабел Карстерс; возможно, вы слышали о моем отце, полковнике Карстерсе, который собрал знаменитую коллекцию римских монет. Я не смогу описать вам своего отца, достаточно будет сказать, что он сам был очень похож на римскую монету. Он был такой же красивый, настоящий и ценный, такой же металлический и устаревший. Он больше гордился своей коллекцией, чем фамильным гербом, и этим все сказано. Но эксцентричный характер отца сильнее всего проявился в его завещании. У него было два сына и одна дочь. Он поссорился с одним из сыновей, моим братом Джайлсом и отправил его в Австралию, положив небольшое содержание. Потом он составил завещание, по которому его коллекция доставалась в наследство моему брату Артуру вместе с еще более мизерным содержанием. Для отца это была высшая честь, какую он мог оказать, – награда за верность Артура, его высокие нравственные качества и за успехи в математике и экономике, которых он уже добился в Кембридже. Отец оставил мне практически все свое значительное состояние, и я уверена, что он сделал это в знак презрения ко мне.
Вы могли бы подумать, что Артур имел право сетовать на судьбу, но он точно такой же, как мой отец. Хотя в ранней юности у него были кое-какие разногласия с отцом, как только он вступил во владение коллекцией, то стал похож на языческого жреца, всецело преданного своему храму. Он объединил римскую мелочь с честью семьи Карстерсов в такой же жесткой, идолопоклонческой манере, как и его отец. Он вел себя так, как будто все древнеримские добродетели должны были стоять на страже древнеримских денег. Он забыл о развлечениях и ничего не тратил на себя; он жил ради коллекции. Часто он даже не утруждал себя необходимостью переодеваться для простой трапезы и целыми днями бродил в старом буром халате среди перевязанных свертков из бурой бумаги, к которым не разрешалось прикасаться никому, кроме него. Со своим бледным узким лицом, да еще в этом халате, похожем на рясу, он напоминал старого монаха-затворника. Впрочем, иногда он появлялся одетым как модный джентльмен, но это происходило лишь в тех случаях, когда он отправлялся в Лондон на распродажу или в антикварную лавку для пополнения коллекции Карстерсов.
Если вы знаете молодых людей, то вас не удивит, что все это нагоняло на меня тоску. В таком состоянии начинаешь думать, что древние римляне, наверное, были очень хороши, но всему свое время. Я не такая, как Артур; мне хочется получать удовольствие ради самого удовольствия. От матери мне достались не только рыжие волосы, но и целая куча романтической чепухи. Бедный Джайлс был таким же, и я думаю, древнеримская атмосфера нашего дома отчасти оправдывает его поведение, хотя он действительно совершил нехороший поступок и едва не отправился в тюрьму. Но, как вы вскоре услышите, он вел себя не хуже, чем я.
Теперь я подхожу к самой бестолковой части моего рассказа. Такому умному человеку, как вы, нетрудно догадаться, какие события могут внести разнообразие в жизнь своенравной семнадцатилетней девчонки. Сейчас я так потрясена более ужасными событиями, что с трудом могу разобраться в своих чувствах и не знаю, то ли считать это никчемным флиртом, то ли хранить как память о разбитом сердце. Тогда мы жили в маленьком приморском курорте в Южном Уэльсе. У отставного морского капитана, жившего по соседству, был сын лет на пять постарше меня. Он дружил с Джайлсом до того, как брат уехал в колонию. Его имя не относится к моей истории, но я скажу, что его звали Филип Хоукер, раз уж обещала все вам рассказать. Мы вместе ловили креветок и говорили, а думали, что любим друг друга; во всяком случае, он говорил, что любит меня, а я думала, что люблю его. Если я скажу, что у него были кудрявые каштановые волосы и чеканное лицо, бронзовое от морского загара, то уверяю вас, это не ради него, а ради фактов, потому что его внешность стала причиной одного странного совпадения.
Однажды летним вечером, когда мы с Филипом собирались пойти за креветками, я с нетерпением ждала в гостиной, пока Артур раскладывал пакетики с недавно приобретенными монетами и постепенно, по одной-две штуки переносил их в музейный кабинет, который находился в задней части дома. Как только я услышала, как тяжелая дверь наконец закрылась за ним, то сбегала за своим шотландским беретом и сетью для креветок и уже собиралась выскользнуть наружу, когда увидела, что брат забыл одну монетку, блестевшую на длинной скамье у окна. Это была бронзовая монета, и ее цвет в сочетании с римским профилем и гордой посадкой головы на длинной крепкой шее делал изображение Цезаря почти точным портретом Филипа Хоукера. Тут я вдруг вспомнила, как Джайлс рассказывал Филипу о старинной монете с его профилем и как Филип хотел заполучить ее. Наверное, вы можете представить, какой сонм глупых и необузданных мыслей закружился у меня в голове. Мне казалось, что я получила подарок от доброй феи. Мне казалось, что если я сейчас убегу с этой монеткой и отдам ее Филипу, словно диковинное обручальное кольцо, это свяжет нас навеки. Но тут передо мной словно разверзлась пропасть, и я осознала весь ужас своего поступка. Особенно невыносимой, словно прикосновение к раскаленному утюгу, была мысль о том, что подумает Артур. Один из Карстерсов стал вором, укравшим сокровище Карстерсов! Думаю, мой брат позаботился бы о том, чтобы меня сожгли как ведьму на костре за подобное преступление. Но сама мысль о такой фанатичной жестокости пробудила во мне былую неприязнь к его ветхой антикварной мелочности. Я вспомнила о своем стремлении к юности и свободе, взывавшей ко мне с морского берега. Снаружи ярко светило солнце и дул ветер; желтые головки садовых цветов постукивали по оконному стеклу. Я подумала об этом живом золоте, манящем меня со всех цветущих лугов на свете, а потом – о тусклом, мертвом золоте, бронзе и меди в запыленной коллекции моего брата, разрастающейся день ото дня, пока жизнь проходит мимо. Природа наконец вступила в схватку с коллекцией Карстерсов.
Но природа древнее коллекции Карстерсов. Когда я бежала по улицам к морю с монеткой, зажатой в кулаке, мне казалось, что за мной гонится вся Римская империя и предки Карстерсов. Не только старинный серебряный лев с фамильного герба ревел мне вслед, но и все орлы со штандартов Цезаря хлопали крыльями и хрипло кричали, устремившись за мной. Но мое сердце воспаряло все выше, словно детский воздушный змей; наконец я пробралась через рыхлые песчаные дюны и вышла на ровный сырой песок пляжа, где Филип уже стоял по щиколотку в мелкой блестящей воде примерно в ста ярдах от берега. Закатное небо ярко алело, и длинная полоса мелководья, где вода на полмили не поднималась выше колена, была словно объята рубиновым пламенем. Я оглянулась назад только после того, как сняла туфли и чулки и добрела по воде к нему. Мы были совершенно одни в круге морской воды и песка, и тогда я вручила ему монету с профилем Цезаря.
В этот момент мне вдруг почудилось, что какой-то человек, стоявший далеко на песчаных дюнах, пристально смотрит на меня. Тогда я подумала, что у меня просто разыгрались нервы, потому что он был лишь темным пятнышком на расстоянии и я только могла разглядеть, что он стоит неподвижно и смотрит вдаль, немного склонив голову набок. Не было никаких разумных оснований полагать, что он смотрит именно на меня; он мог смотреть на корабль, любоваться закатом, наблюдать за морскими чайками или поглядывать на людей, иногда проходивших вдоль берега между нами. Тем не менее мое первое впечатление оказалось пророческим, потому что он бодро зашагал прямо к нам по широкому пляжу. По мере его приближения я разглядела, что он был смуглым и бородатым, а его глаза скрывались за темными очками. Он был бедно, но с достоинством одет во все черное, от старого черного цилиндра до прочных черных ботинок. Не снимая обуви, он без колебания вошел прямо в море и устремился ко мне с неуклонностью выпущенной пули.
