Ну наконец то дожили до коронации! Зная, что произошло в моем времени в эти дни, я заранее нервничал. И хотя все уверяли о том, что не допустят чрезвычайных происшествий, способных омрачить этот праздник, веры этим словам у меня не было. Подготовку к торжествам я на самотёк пускать не стал. Вмешивался во всё что мог и как мог, испытывая при этом досаду насчет потраченного на всякую ерунду времени и сил. К сожалению уменьшить пышность и размах тожеств я не мог. Это был вопрос государственного престижа и меня никто не поймет, если попытаюсь экономить время и расходы. Взять хотя бы сроки празднования. Целых двадцать дней! Это же сколько здоровья людям нужно, чтобы столько времени пить! И понятно, что дела при этом станут, ведь гулять будет не только Москва, но и вся страна! Хорошо что подобное происходит раз в жизни. А отвлечения войск? Был сформирован коронационный отряд в числе 82 батальонов, 36 эскадронов, 9 сотен и 28 батарей - под главным начальством великого князя Владимира Александровича, при котором был образован особый штаб с правами Главного Штаба во главе с генерал-лейтенантом Н. И. Бобриковым. Любят здесь проводить парады! Куда уж нашему празднованию Дня Победы! Даже представить себе боюсь, какую жизнь устроили этим войскам отцы-командиры. Ведь известно, что для солдата праздник, что для кобылы свадьба: Голова в цветах, а задница в мыле. И так все двадцать дней! А сократить продолжительность торжеств не вышло. Не поймут! Моё окружение было недовольно уже тем, как я организовал раздачу памятных подарков населению. Тот вариант, который был осуществлён в моём времени, я категорически отверг. Потому что знал, чем он чреват. Мои опасения никто из окружающих не разделял и пришлось проявить достаточно упорства, чтобы всё вышло по-моему. Как я уже говорил, памятные подарки на этот раз разносили почтальоны. Поэтому давки не было. Ходынки избежать удалось. И это радовало. Конечно, совсем избежать происшествий не удалось, но кабацкие драки между подвыпившими москвичами и гостями Первопрестольной - дело по сути своей обыкновенное. Что запомнилось мне о самой главной церемонии? Честно говоря немного.

     Великий, торжественный, но тяжкий для Аликс, maman и меня, день. Накануне пришлось принять целую армию свит наехавших принцев. С восьми часов утра все были на ногах, а наше шествие тронулось только в половине десятого. Погода стояла к счастью дивная. Красное Крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном. Вернулись к себе в половину второго. В три часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В четыре часа все окончилось вполне благополучно и я вполне потом отдохнул. В девять вечера пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье. Легли спать в тот день рано.

     Если Москва меня порадовала отсутствием дурных происшествий, то Питер преподнес сюрприз, да ещё какой! Начались события, позже названные социал-демократами 'Промышленной войной'.

     "На Петровской и Спасской фабриках (они же Максвелл) стачки начались в корпусе мюльщиков, где мальчики первыми бросили работу. Ткацкую остановили подручные, дав знать в паровое отделение, чтобы остановили машины. Узнав об этом, управляющий сказал, что он давно этого ждал. Пришёл пристав и просил рабочих обходиться без буйств; он-де давно служит в Шлиссельбургском участке, и никогда у него никаких беспорядков не бывало. Рабочие заявили, что всё будет спокойно, если только не будет полиции. Вскоре приехал окружной фабричный инспектор вместе с участковым, и оба прошли прямо в контору. Рабочим было предложено выбрать человек пять, которые изложили бы их желания. Начали было выбирать, но раздались голоса, что выбирать совсем не надо. Пусть инспектор сам выйдет и разговаривает со всеми. Оба инспектора вышли. Окружной строго обратился к рабочим, но получив несколько резких ответов, он изменил тон и начал уговаривать рабочих приняться за работу. Он указывал им, что их образ действий по закону считается уголовным преступлением. Тем не менее, рабочие наотрез отказались приняться за работу и заявили свои требования: 10 1/2 часов рабочий день, увеличение расценок и уничтожение произвольных штрафов. Участковый фабричный инспектор на это заявил им, что проект о сокращении рабочего дня до 10 1/2 часов уже у государя.

     - Когда же этот проект будет подписан? - спросили рабочие.

     - Года через два.

     - Ну, так мы лучше сейчас забастуем, - ответили на это рабочие.

     - Всё равно, голод скоро заставит вас снова приняться за работу, - заметил инспектор.

     - Помирать на мостовой будем, а работать на прежних условиях не пойдём! - раздалось в ответ со всех сторон.

     На другой день фабричной администрацией было вывешено объявление, приглашающее всех желающих работать явиться в понедельник к 6 часам утра на работу. Явились только немногие, но и те были задержаны толпой, поджидавшей их у фабричных ворот"."

     Это было только цветочки. Как водится, ягодки тоже проклюнулись. К бастующим присоединились работники прочих заводов и фабрик Петербурга. Придя в себя, власти начали "наводить порядок". По распоряжению градоначальника, генерала Николая Клейгельса, рабочие кварталы стали запружать отрядами казаков, жандармов и даже пехоты. Так, Новочеркасский полк поставили около фабрики Торнтона, где забастовка проходила в ноябре 1895 года. Отряды городовых (человек по 100) селились в близлежащих трактирах, где они жили, ели и пили на счёт фабрикантов, которые их пригласили, чтобы иметь их всегда наготове. По рабочим кварталам шныряли шпики, собирая информацию и выявляя "буйных".

     "По опустевшим улицам рабочих районов передвигались отряды жандармов и казаков. Петербург казался на военном положении. Можно было бы подумать, что на улицах его совершается революция. Да и действительно революция совершалась, но только не на улицах Петербурга, а в головах петербургских рабочих"."

     Градоначальник Петербурга пытался увещевать рабочих, взывая к их верноподданническим чувствам:

     - Царю надо возвращаться домой, а здесь - бунт! Успокойтесь!

     Но увещевания не помогали. Тогда власти заговорили на языке репрессий, чтобы запугать забастовщиков, сломить их волю. Начались повальные обыски (обыскивали целыми домами) и повальные аресты. В тюрьмах и полицейских участках места быстро кончились. Тогда арестованных рабочих стали сажать в манеж. Рабочих высылали из Петербурга в родные деревни. Порой рабочих силою принуждали идти на работу.

      "Конные жандармы, напавши на толпу рабочих на улице, гнали её по направлению к фабрике и загоняли во двор... Околоточные и городовые, в сопровождении дворников, по утрам врывались в квартиры, стаскивали рабочих с постелей, полураздетых женщин отрывали от детей и тащили на фабрики. Рабочие прятались, куда могли: на чердаки, в отхожие места. Происходили душераздирающие сцены..."

     "Безобразие полиции восстало перед рабочими во всей наготе. Около 5 часов утра во двор дома номер 12 по Воронежской улице, где помещается около 3/4 всех рабочих Кожевниковской фабрики, пригнали массу жандармов и полицейских с дворниками. Околоточные, в сопровождении городовых и дворников, стали ходить по квартирам и таскали с постели. Раздетых женщин брали с постели от мужей. Таким образом полицейские разбудили и выгнали из дома большую половину его жильцов"."