— Ты знаешь?.. — начала я.

— Про иск? — спросил он, и я кивнула. — Да, она постоянно говорит об этом. Она очень пси... в смысле, злится.

Я прикусила губу.

Потом я снова прислушалась к интуиции и взяла его за подбородок, подняла его голову и наклонилась ближе к нему.

— Да, малыш, я скажу ему, — мягко сказала я. — Но мне бы хотелось знать, почему ты сам не скажешь?

Джонас уставился на меня, широко раскрыв глаза, приоткрыв рот, и что-то в его удивлении заставило меня занервничать. Он вел себя старше своих лет, поддерживал умные беседы (когда не говорил о милфах). Он был юн, но не был глупым или ребячливым.

А сейчас он выглядел как ребенок, беззащитный и невинно любознательный.

Потом я поняла, что заставило меня нервничать.

Полагаю, Нита не разговаривала с сыном мягко и не прикасалась к нему нежно. Он никогда этого не испытывал, по крайней мере не от женщины или, по крайней мере, не каждый день. В ту ночь она назвала его «мой ребенок». Тогда я не придала этому значения, но теперь это показалось мне отстраненным. Она не называла его «мой сын» или «мой мальчик». Просто «мой ребенок».

Этот прекрасный мальчик был для нее просто ребенком.

Мое сердце снова перевернулось, а в животе все сжалось, и мне пришлось осторожно вдохнуть, чтобы он не услышал и я смогла бы удержать грозившие пролиться слезы.

Он пришел в себя и прошептал:

— Если она узнает, то психанет.

— Если узнает, что ты хочешь жить со своим папой?

Он кивнул.

Моя рука по собственной воле, хотя я не сделала ничего, чтобы остановить ее, скользнула с его подбородка по нежной щеке, по его густым волосам, а потом вниз и легла ему на шею.

— И она психанет, если узнает, что ты готов сказать судье?

— Да, и если узнает, что я сказал папе. Но если она узнает, а я скажу, что не говорил ему, она мне поверит.

— Поверит?

— Я не вру ей.

Я подумала, что это, скорее всего, потому, что она набросится на него, если он соврет.

Но все-таки я спросила:

— Не врешь?

— Нет. Она не... она... Блейк... Она привыкла к обманам. Она знает, когда человек врет. Она сказала, что мы с папой, дедушка, дядя Вуд — единственные, кто никогда не врал ей. Она всегда мне верит. Мне просто нужно, чтобы папа знал, и нужно сделать это так, чтобы не пришлось врать ей.

Я внимательно смотрела на него, потом кивнула:

— Хорошо, милый, я скажу твоему папе.

Он явно расслабился, и я тут же пожалела, что не ввязалась в драку с его матерью, тогда у меня была бы возможность всыпать ей.

— Спасибо, Лорен, — тихо сказал Джонас.

— Лори, — поправила я.

— Лори?

— Так меня зовут друзья и твой папа.

Он слабо улыбнулся:

— Хорошо. Лори.

— Хорошо, малыш, — прошептала я. — И еще, Джонас.

— Да?

— Перед отъездом я дам тебе свой номер. Если тебе что-то понадобится, в любое время, звони мне. И если тебе нужно будет что-нибудь передать папе, но так, чтобы мама не узнала, дай мне знать, и я передам ему. Договорились?

Его улыбка стала шире. Это не была его обычная, широкая и уверенная улыбка, но уже лучше.

— Да, — ответил он.

— А теперь последний шанс, хочешь еще торта?

Улыбка вернулась в полную силу.

— Да.

— Я помыла твою тарелку, милый, достань мне еще одну.

Тейт вошел, когда я отрезала Джонасу второй кусок торта. Мы с Джонасом повернулись к нему, и я заметила, что его лицо больше не было суровым, но он не выглядел довольным.

— Джонас ест еще торт, милый. Хочешь еще кусочек?

— Нет, Крутышка, спасибо, — ответил Тейт, и я подняла брови. В ответ он только медленно закрыл глаза, незаметно отрицательно качнул головой, а затем посмотрел на Джонаса.

Я узнала о том, что случилось только после того, как Джонас доел свой торт, мы с ним помыли посуду и посмотрели фильм, в котором было столько кровищи, что большую часть его я провела, уткнувшись лицом в грудь Тейта. Джонас посчитал это забавным, потому что видел этот фильм сто тыщ (его слова) раз. Потом Джонас спустился на первый этаж в свою спальню (одна из комнат, в которые я не заглядывала, когда Тейт уезжал в первый раз, но с тех пор побывала там и убралась).

Когда Джонас уснул, Тейт пошел прямиком к холодильнику и достал пиво. Я последовала за ним на кухню, он показал мне бутылку с молчаливым вопросом. Я покачала головой. Он свернул крышку, бросил ее в мусорку и повел меня на задний дворик, где мы сели на кованые стулья. Подозреваю, что он привел меня сюда потому, что веранда перед домом находилась как раз под комнатой Джонаса, и, если у него были открыты окна, он мог услышать.

— Ну что? — спросила я, когда мы сели.

— Она сократила один день, — сказал мне Тейт, делая глоток пива.

— Что это значит?

— Сказала, что приедет за ним завтра.

— Почему?

В темноте я увидела, что он повернул голову ко мне.

— Из-за тебя.

— Из-за меня?

— Ты здесь. Кто-то из ее подруг шпионит, и они сказали, что ты все еще здесь. Поэтому она сказала, что не хочет, чтобы он находился здесь, когда ты здесь.

— Я поеду в гостиницу, — предложила я. — Прямо сегодня поеду.

— Ни хера, детка.

— Тейт...

— Она не распоряжается твоей жизнью. Она не распоряжается моей жизнью. И когда мой сын со мной, она не распоряжается его жизнью.

Он казался весьма разозленным. На самом деле, его голос звенел от гнева, так что я мягко сказала:

— Хорошо, милый.

— Прошлой ночью ты уехала в гостиницу, Лори, и одна из этих сучек видела тебя с Недом и Бетти. Она решила, что ты ушла.

Блин, блин, и еще раз блин.

Как у Ниты могут быть подруги? Кому она вообще может нравиться? И почему я вышла из себя и оставила Тейта?

Как глупо.

Я перестала мысленно пинать себя и спросила:

— Она отдала бы его тебе, если бы знала, что я все еще здесь?

— Нет, — ответил он, потом сделал еще глоток пива. — Ее все равно не было дома, когда я приехал. И Джонаса тоже. Был только Блейк. Она прикатила только через полтора часа. И все это время я сидел в машине на обочине.

— О Тейт, — прошептала я.

Он покачал головой и сказал:

— После разговора с ней я позвонил Па. Он посмотрит, что сможет сделать.

— Что, если она приедет?

— Не знаю. Мне все равно.

— Нельзя, чтобы Джонас увидел такую сцену, как на прошлой неделе.

Тейт вздохнул. Потом откинул голову назад и глотнул еще пива.

— Мы с Джонасом разговаривали, — сказала я ему, и он повернулся ко мне.

— Да?

— Он знает про иск, — начала я, но замолчала, когда от Тейта начала исходить пугающая энергия.

— Господи Иисусе, — прошептал он. — Господи. — Он покачал головой. — Может она хоть раз вести себя как мама и оградить его от этого дерьма? Ему же десять. Это дерьмо началось, когда он родился, и с тех пор, как он научился понимать слова, она рассказывает ему, что мы сражаемся, каждый раз, когда мы это делаем. Неужели так трудно дать ему быть ребенком и оставить родителей самих справляться с этим дерьмом?

«Хороший вопрос», — подумала я, но у меня не было на него ответа.

— Сочувствие? — предположила я.

— Чертовски верно, Крутышка. Она пытается перетянуть его на свою сторону, сколько я помню. Черт, она, вероятно, говорила ему гадости обо мне, когда он еще был в утробе.

— Вы тогда не были вместе?

— Нет, — ответил он.

Это меня удивило.

— Не были?

— Нет, детка, — твердо ответил он.

— Но разве, чтобы сделать ребенка, вы не должны быть вместе?

— Да, и вы должны быть вместе, чтобы заставить мужчину жениться на тебе.

Я ахнула. Тейт кивнул.

— Она заговорила о свадьбе в первую же минуту задержки. Эта стерва пила таблетки с четырнадцати лет. Никогда не пропускала. Фанатично. И вдруг она залетела. Внезапно, после того, как вынесла мне весь мозг насчет свадьбы.

— Почему ты не женился на ней? — мягко спросила я.

— Подсознательное самосохранение, — пробормотал он, сделал глоток пива и закончил: — Слава Богу.