– Что же это такое, Тамара Андреевна? – растерянно спросил старший.

Она невозмутимо пожала плечами:

– Я сюда никогда не вхожу. Мне нельзя.

– Дверь ведь не заперта. Не любопытствовали?

– Зачем?

Тамара действительно никогда не заходила туда. Достаточно было Мише один раз запретить – и она словно забыла о дальней комнате, где муж мог иногда засиживаться часами.

Оперуполномоченный опасливо, бочком, вдвинулся в кабинет. Рука его лежала на кобуре. Всю дальнюю стену комнаты занимали связки сушеных трав. На многоэтажном стеллаже у входа стояли аккуратные ряды прозрачных террариумов, где лежали, свернувшись кольцами, или медленно шевелились серебристые, бурые, желто-черные клубки змей. В нескольких сантиметрах от лица опера тонкая змейка ткнулась головой в стекло, словно пробуя его на прочность. На мгновение показался раздвоенный язычок. В массивном стеклянном коробе у самого пола поднялись, раздувая украшенные «очками» капюшоны, две песчаные кобры – затанцевали на камнях, глядя на пришельцев масляно-черными бусинками глаз.

– Осторожнее, товарищ капитан, – просипел толстенький следователь, – может, ну его к шутам.

Колесниченко, словно не желая показаться трусом, сделал еще два шага вперед. В дальнем углу комнаты на металлическом листе лежали холодные угли, измазанная пеплом кочерга, покачивался на распорках закопченный котел. На дне его желтели какие-то кости, опаленные змеиные шкурки, скорлупки маленьких яиц. По левую руку от котла обнаружилась трехлитровая банка с густым зеленым раствором, в нем плавали отрубленные свиные копыта.

– Он что, здесь холодец варит у вас? – с ужасом спросил толстенький милиционер у Тамары.

– Я не лезу в дела мужа, – с достоинством ответила женщина, – у меня есть своя работа.

Наконец пораженные следователи ушли, пообещав назавтра прислать специалистов из зоопарка. Тамара закрыла дверь в кабинет и сразу же забыла об увиденном за нею. То, что происходило в кабинете мужа, отчего-то всегда казалось ей незначительным и малоинтересным. Женщина без сил опустилась в кресло в гостиной – «Буду ждать Мишу здесь…» – и сразу же провалилась в черный сон без сновидений.

Тамара очнулась от сверлящего мозг телефонного звонка. Пошарила в темноте в поисках выключателя, не нашла; встала, больно ударившись обо что-то коленом. Как же хочется спать… Что за надоедливый звук! Кто может звонить среди ночи?

Его нашли, прошелестело в мозгу. Нашли и звонят, чтобы сообщить.

Эта мысль привела Тамару в чувство. В лунном свете она босиком пробежала в коридор, нашарила на тумбочке тяжелую эбонитовую трубку.

– Да?

Тамара запомнит этот миг на всю жизнь. Она переминалась с ноги на ногу на холодном паркете, серебряный свет луны лился в окно – и все в примыкающей к коридору комнате казалось ненастоящим, призрачным, контрастной смесью черных теней и белого фосфорного свечения: сервант, наполненный льдисто сверкающим хрусталем, и новенький телевизор «Темп-22», и мерно тикающие антикварные ходики. Стрелки на циферблате показывали 02:38. Из эбонитовой чашки телефона доносилось шуршание, похожее на помехи в радиоэфире.

– Говорите? Алло?

Сквозь помехи в трубке прорвался какой-то странный звук, похожий на всхлипывание. После паузы звук повторился. На заднем плане доносился отчетливый плеск капающей воды.

– Я вас слушаю! Кто это?

Жуткое сдавленное мычание было ей ответом – Тамара в страхе отняла трубку от уха. Невыразимая боль и отчаяние смешались в этом всхлипе. И в то же время что-то в нем показалось Тамаре до ужаса знакомым. Она почувствовала, как крошечные волоски по всему ее телу встают дыбом.

– Миша? Это ты? Где ты? Мишенька?!

Мычание превратилось в нечленораздельное бормотание, как будто существо (Миша?) на том конце провода пыталось заговорить на каком-то грубом иностранном наречии, но вдруг откуда-то долетел злой гортанный окрик – и связь оборвалась. Не было ни коротких гудков, ни клацанья трубки о рычаг – просто наступила тишина.

Тамара еще долго кричала в трубку, надеясь уловить хоть что-нибудь. Затем она включила свет и долго стояла перед зеркалом, зажав рот обеими ладонями, чтобы не закричать от ужаса на весь дом.

Как ни удивительно – этот жуткий звонок привел ее в себя. Слетело сонное оцепенение, вернулась ясность мышления. Первым делом Тамара направилась на кухню и буквально заставила себя проглотить тарелку холодного позавчерашнего свекольника – ей нужны были силы. Пальцы дрожали, и багровые капли супа летели на белую скатерть. Затем оделась потеплее, прихватила из ящика конторки паспорт и вышла в лунное безмолвие улицы Кирова. В темноте черные мокрые ветви деревьев напоминали вытянутые в мольбе руки. Она дошла до метро и только тут вспомнила, что ночью станция закрыта. Это ее не остановило – Тамара пошла к своей цели пешком. Нужно было немедленно делать что-то, а на милицию надежды у нее не оставалось.

Ни один человек не встретился ей по дороге. Женщина свернула на спящий и пустой Чистопрудный бульвар в бледных огнях фонарей, вышла на улицу Дзержинского и прошла ее всю, до самой площади, где на высоком постаменте высится бронзовая фигура человека с высоко вскинутой головой и острой бородкой. Руку человек держит в бронзовом кармане пальто, словно готовый выхватить револьвер и не раздумывая стрелять на поражение.

Здесь Тамара обогнула многоэтажное светлое здание, облицованное внизу бурым камнем, и уверенно подошла к скромной двери под тусклым оранжевым фонарем. Сколько раз она проходила мимо этой двери по пути на работу, не представляя, что когда-либо может войти в нее. Отдадим Тамаре Андреевне должное – далеко не всякий советский гражданин смог бы набраться смелости прийти сюда по своей воле. Доска по соседству с дверью сообщала желтыми по черному буквами:

Никогда в жизни не видел такого восхитительного заката, подумал Андрей. Самолет плавно снижался над океаном, поводя крылом, и зарывшееся в волны солнце вдруг ударило в глаза, расплескалось огненными брызгами по водной глади от горизонта до горизонта. Машина спускалась плавно, скользила сквозь пушистые клочки облаков, и вот уже в овале иллюминатора показалась долгая полоска песчаного берега в снежной пене прибоя. Андрей никогда не был на море (Финский залив не считается), видел его только в кино – и сейчас замер в своем жестком кресле, завороженный видом огромной движущейся массы воды.

А самолет опускался все ниже. Он парил над белой песчаной полосой, лениво, как альбатрос на вечерней охоте. Андрей увидел внизу темную фигурку. Человек шел навстречу самолету, прикрыв лицо ладонью. Рыжее солнце почти уже свалилось в океан, от этого изломанная шагающая тень человека вытянулась на добрый километр, словно тень великана. Как долго, с тревогой подумал Андрей, очень долго мы висим над этим пляжем… Он хотел крикнуть что-то в сторону кабины пилота, хотел взглянуть на лицо пассажира рядом, чтобы убедиться, что не один обеспокоен происходящим, – но не смог отвести глаз от темной фигуры. Каким-то образом человек внизу также видел Андрея. Его босые загорелые ноги облепил песок. Сильный ветер с моря трепал крестьянскую рубаху – она когда-то была белой, а теперь приобрела оттенок мартовского снега. Мы не двигаемся, с ужасом понял Андрей. Он не хочет отпустить нас – и мы не можем вырваться. Руки покрылись гусиной кожей, и сердце мерными толчками перекачивало кровь в венах – все быстрее и быстрее, приближаясь к пределу, за которым неизвестность.

Человек внизу гортанно выкрикнул что-то – взмахнул рукой. Повинуясь его жесту, самолет, как подбитая птица, закувыркался навстречу волнам. Взревели в агонии двигатели…

Андрей проснулся.

В оглушительной тишине лишь тихонько стучали капли дождя о жестяной подоконник. За мокрым стеклом плыла в разрывах облаков задумчивая луна. На письменном столе уютно светила электрическая лампочка под зеленым колпаком – от нее исходило приятное тепло.