Жовнер еще тогда возразил, что, дескать, у них только самый хороший возраст и начинается. И Сергей согласился, мол, пару десятков лет ему хватит, чтобы изложить на бумаге, что хотел бы…

И вдруг звонок – умер Сергей, скоропостижно…

Жовнер сразу не поверил, думал, какой-нибудь другой Белоглазов, однофамилец…

Недели не прошло, как заскакивал пива выпить. Правда, на второй этаж уже с одышкой поднялся… И новых рассказов не принес, и рассказывать ничего не стал, торопился. Выпил, жевательной резинкой закусил и побежал на какое-то мероприятие, где губернатор очередную ленточку резать должен был…

Жовнер попросил его тогда устроить аудиенцию с заместителем губернатора, который культуру курирует: столкнулся с проблемой распространения своего литературного журнала. Думал, «на ура» разойдется тираж, всего-то три тысячи экземпляров (когда-то толстые журналы миллионными тиражами разлетались, не подписаться было), а не пошел. Неужели действительно за десятилетие передела самая читающая страна превратилась в самую пьющую и жующую?

Не хотел в это верить.

Но тогда получается, что журнал плох.

Поговорил с книголюбами, писателями, кого уважал. Нет, мнение хорошее, публикации в первых номерах заметили, оценили.

Значит, дело в рекламе.

А откуда на нее деньги взять, и так в убыток журнал. Вот и решил прибегнуть к помощи власти. Нужное ведь дело для воспитания подрастающего поколения. Одно уже упустили, образование на пивных фестивалях получают, так хотя бы следующие от пивных бутылок отвернуть.

Пусть поможет власть библиотекам, школам подписку организовать.

Не стало Сергея, придется теперь самому записываться на прием.

…Проводили Белоглазова в последний путь в день не очень теплый, пасмурный, хотя лето начиналось. На проводах и губернатор был, видно, помимо служебных связывали их и человеческие отношения. За это Жовнер многое тому простил.

Проводили, а потом оказалось, что свое обещание Сергей выполнил. Позвонили Жовнеру из приемной заместителя, в чьем подчинении находились культура и образование, и назначили аудиенцию.

Галина Федоровна Духина пришла на работу не в лучшем настроении. Может, летняя жара, стремительно накатившая в самом начале лета, действовала, а может, накопившиеся проблемы, которые с каждым днем не только не рассасывались, а набегали новыми волнами. И нынешний день, начинавшийся с приема жалобщиков, отдохновения не обещал.

Каждое утро собираясь на работу, не зная, какие сюрпризы ей готовит теперешняя суетная жизнь, она то с короткой, то с затяжной грустью вспоминала прежние времена, когда ее день, сначала комсомольского, а потом и партийного функционера, был четко спланирован, расписан, каждое принимаемое решение готовилось и выверялось долго и тщательно, были грамотные помощники и было время самой вникнуть в суть каждой проблемы. Принимая приглашение губернатора, которого знала, можно сказать, всю сознательную жизнь (и даже в свое время способствовала продвижению молодого активного комсомольского лидера), со всеми его положительными и отрицательными чертами, она и нынешнюю свою работу в новой и не понимаемой ею стране представляла такой же неторопливой и основательной. Но первые же дни в качестве заместителя председателя краевого правительства заставили расстаться с иллюзиями и вспомнить теоретический багаж, который объяснял плохую управляемость и непрофессионализм периода социальных сломов перемешиванием слоев, когда вниз закономерно опускался слой создателей предыдущего строя, а «кто был никем» (явные или тайные противники правящей системы) «становился всем». А если излагать яснее, к власти приходили те, кто яро рвался ко всему, что было прежде недоступно, а дорвавшись, бездумно и азартно принимался разрушать достижения предшественников и охаивать все, что те делали.

Наиболее сообразительные довольно скоро начинали осознавать, что принципы управления обществом при любом строе по сути неизменны, и уже тихо, без афиширования, возвращать в прежние кабинеты на прежние или схожие должности тех, кого совсем недавно изгоняли.

Духина, как и ее бывшие коллеги, а теперь и многие из нынешних, также пережила период обидного и непонимаемого забвения, унижений, запрета на свое мировоззрение, на свое прошлое и, вполне возможно, стала бы безоглядным критиком нового строя, если бы не неожиданный выверт судьбы, востребованность старой социалистической идеи населением, позволившая молодому коммунисту, в годы горбачевской перестройки возглавлявшему краевую комсомольскую организацию, стать губернатором. И принимая предложение единомышленника и коллеги, она предполагала сделать многое по-своему, так, как считала правильным.

Знакомые, с которыми она делилась своими планами по сохранению хороших традиций и дел прежнего строя, первое время охотно поддакивали ей, но постепенно, по мере того как правительство разбавлялось людьми, пусть и из бывших комсомольско-партийных работников, но уже постигших секреты капиталистического обогащения, успевших обрести материальную независимость и отказавшихся от прежних убеждений, начали отмалчиваться. И наконец на одной из планерок губернатор выговорил ей за то, что она не совсем понимает текущий момент.

Вечером она напросилась на неофициальный разговор, считая, что имеет на это право. Пока хозяин кабинета подписывал очередную порцию распорядительных бумаг, сама заварила крепкий чай, разлила по тонким фарфоровым чашкам, тем самым создав домашнюю обстановку, располагающую к откровенности.

– А помнишь вкус «слоников»? – откладывая наконец папку с документами и делая большой глоток, произнес губернатор, имея в виду индийский чай советской поры, на упаковке которого были нарисованы слоны.

– Мне кажется, он вкуснее был… – сразу определила свое отношение к прошлому Духина.

– Мне тоже так кажется, – согласился он. – Но время идет, вон как все поменялось.

– С ног на голову.

– Но нам жить и работать сегодня. И не только жить, но и строить совершенно новое государство.

– Без чертежей… – не удержалась, вставила она, хотя надо было бы послушать, тот настроен был на философский разговор.

Надо бы, но хотелось выговорить свое, наболевшее…

– Это правда… Поэтому нам так и трудно сейчас…

– А мне кажется, причина в том, что каждый из нас имеет свой чертеж.

– Ты всегда отличалась прозорливостью, – улыбнулся губернатор и добавил: – И привлекательностью…

Но она сделала вид, что не услышала.

Она знала, что этот крепкий и уже заматеревший мужчина, будучи еще комсомольским лидером, увлеченным больше идеями, чем женщинами, испытывал к ней симпатию, но для нее он был всегда несколько юн и суетлив, и при встречах, прежде и сейчас, она ощущала в себе необходимость дать ему совет, оградить от неприятностей, которых тот не видит. Одним словом, относилась так же, как к дочери, которая, правда, была на десяток лет моложе губернатора и уже тоже не прислушивалась к ее советам.

– Скажи, разве так уж плох был социализм? – спросила она.

– Мечта человечества – это коммунизм! – пафосно отозвался он. И, давая понять, что на такие высоты подниматься в теоретических размышлениях не намерен, добавил: – А в социализме мы не разобрались… Хотя в нем много хорошего… Но в сегодняшней реальности нам теперь придется не строить новое, а догонять так и не загнивший Запад.

– Но ведь было так много замечательного, – не сдавалась она. – Пионерская дружба, студенческие диспуты, гарантированная работа, тот же комсомол, бесплатные образование и медицина… Преступлений было меньше…

– Да кто же спорит! – всплеснул он руками. – Но теперь-то другая страна, нет больше Союза, другие ценности, другие люди во власти и электорат… другой… – Хотел сказать «народ», но вырвалось заимствованное у политтехнологов, заменивших теперь идеологов, «электорат». – Ты же видишь, теперь все решают деньги…

– Я вижу, что натворили эти демократы, – не сдержала эмоций она. – Все что могли развалили. В газетах пишут кто что хочет, в частные вузы принимают за деньги и учат непонятно чему, молодежь спивается…