Я ждала встречи с Дмитрием, теперь мы стали часто переписываться. Своё письмо я начинала так: «Дорогой мой друг…», а он отвечал: «Милая Аня, прошёл ещё один день…» Мы писали друг другу почти ежедневно. Он сдавал экзаменационную сессию в университете, а я так и продолжала молчать о хлебозаводе. Мама стала совсем плохо ходить, отец ухаживал за ней как мог. А я после смены приносила домой свежую выпечку и пряники – иногда нам, работникам, разрешали что-то брать себе из продукции. Вдоль нашего уже покосившегося забора расцвела поздняя красавица – персидская сирень. Она отличалась и ароматом, и внешне от той, что мы привыкли видеть.
Недавно в опустевшем Доме культуры (сезон закрылся на период отпусков) Леонид Алексеевич Колесников провёл небольшую лекцию о сирени. Он рассказывал, какие сорта бывают, как он собирает редкие саженцы, как выращивает. Рассказал, что родиной сирени считается Персия и что в России этот кустарник выращивался сначала в тепличных условиях, а уж затем прижился и стал расти дичком. Я теперь старалась больше читать, что-то узнавать, ведь было бы нелепо оказаться незнайкой. Родные в семье теперь надо мной подшучивали, а я, как всегда, не замечала остроты. Записалась, наконец, в библиотеку посёлка Сокол, читала книги, одну за другой. И даже Маша стала меня уважать и хвалить. Тогда мне казалось, что это самое счастливое время, в котором я живу. А может, и сейчас так думаю.
К середине июня расцвёл жасмин. Выходишь на улицу с крыльца, и слышно, как рой пчёл усердно трудится, опыляя цветки. Ветер дует с Соснового бора, значит, западный и быть сегодня дождю. Так меня учили родители определять прогноз погоды. Да ещё помню, как отец привёл из леса какого-то егеря к нам обедать, так он тоже всякие диковины рассказывал, наверно, сейчас и не вспомню, что. Разве… как дождь на Самсона будет, так и лету быть дождливому.
Но село наше было уже давно в составе города, многие дети, кто подрос, поступали в институты, а здесь оставались их родители. Так поступила в институт Катя, а вслед за ней и Маша решилась. Два года подряд не добирала баллы, её это страшно расстраивало, а отец рукой махал со словами: «Э-эх, ну и бог с ними! Машка, тебе бы замуж!» А Маша вспыхивала как искра и возражала: «Всё равно поступлю! Буду по ночам учиться, но поступлю!» И с этими словами снова садилась за учебники. Она мечтала строить дома, большие, городские, чтоб все жили в комфортных условиях. Она не очень любила наш дом, особенно в последнее время. А он заметно обветшал, то крыша протечёт, то в погребе что обвалится. Отец чинил, что возможно, но требовалось много сил, чтобы навести порядок. А я любила дом и родителей поддерживала, но Машка все повторяла: «Вот и оставайтесь здесь мух ловить! А я новые дома возведу! По моим проектам вся Москва преобразится!» Она хотела быть архитектором так же страстно, как я певицей.
Но в июле снова провалила первый же экзамен. И она сдалась. Пришла мрачнее неба перед грозой. Зайдя в сени, бросила учебники в угол и сказала: «Нет моих больше сил! Не могу!» И ушла из дома в отчаянии бродить до вечера по улицам. Я хотела её поддержать, но мама меня остановила: «Ты погодь советы давать, ей время надо пережить. Ничего, может, оно и лучше, шо так. Может, потом куда-нибудь поступит. А ты вон иди, за водой сходи. Машка оклемается, небось воды захочет, колодезная вода-то наша целебная».
***
Мама не настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь, хотя все мы были крещёные. Но время было опасное, мы и не ходили. И только по вечерам слышали, как мама тихонько молитву читает: «Царица небесная…». Так я потом на всю жизнь и запомнила мамину фразу «Царица небесная», а дальше уж и забыла. Такое время.
Помню, как в августе 39-го Дмитрий впервые пригласил меня в консерваторию, говорит: «Аня, ты должна слушать настоящих профессиональных музыкантов, на настоящей сцене. Если ты хочешь петь». Я заметила, как ему небезразлично моё будущее, как он иногда был строг ко мне. Обижалась, но ненадолго… Понимала, что это близкий мне человек и он не будет лукавить, все скажет как есть.
А я к августу уже успела прочесть за лето много книг. И будто с вершины горы смотрела на себя, ту майскую девочку, которая боялась слово проронить. Я стала заметно смелее и не боялась больше выходить «в свет». Ведь Дмитрий теперь каждую неделю меня куда-нибудь да звал. То в музей, то в театр. Но в Большом мы ещё ни разу не были, а моей мечтой было послушать оперу «Золотой петушок», ведь там звучит моя «золотая» партия, как её называл мой учитель. Говорил так: «Аня, если будешь петь, тебя эта партия озолотит» – и смеялся. Но в шутке есть и доля правды, а в правду я всегда верила и верю.
Помню, как познакомилась с родителями Дмитрия. Это были очень тихие, интеллигентные люди, для меня их мир был недосягаем. Отец Дмитрия – Олег Евгеньевич Дементьев – заведовал библиотекой в школе, недалеко от Гоголевского бульвара, а мать – Александра Николаевна – преподавала там же. Дмитрий мне раскрыл тайну, что его отец когда-то преподавал историю в гимназии для мальчиков, ещё до 1917 года, где-то в районе Лубянки. Но потом такие учреждения позакрывали, многих преподавателей арестовали, а отца не тронули, потому что его брат воевал вместе с красными. Вот такая легенда была. Дмитрий предупредил, что это тайна, ну а мне и делиться-то этим было не с кем, все это для меня было, как в кино.
Александра Николаевна угощала нас чаем, заваренным с жасмином. Помню, у них заварной чайник такой был серебряный, тонкий, словно кувшин турецкий. Я тогда сморозила за столом: «Ох, какой у вас чайник интересный! Как мне подойдёт для Шамаханской царицы!» Дмитрий посмеялся, чтобы развеять мой конфуз, а Александра Николаевна просто улыбалась. Наверно, я ей нравилась.
А в сентябре мы пошли в Большой театр, но только на балет. Возвращаясь домой, услышали объявление по радио, что в Европе началась война, так я отметила год своего взросления. В 40-м я всё ещё скрывала от Дмитрия свою работу на хлебозаводе, и мне было странно, что он не интересовался, куда я ухожу через день и почему иногда так поздно возвращаюсь домой. Иногда он встречал меня на станции Серебряный бор, это был последний год, когда ходили пассажирские поезда по кольцевой железной дороге. В этом году мы с Машей посадили грядку клубники на нашем участке в Покровском-Стрешнево, и я решила показать теперь уже моему любимому Диме нашу клубнику и передать гостинец его родителям. Помню, как идём от станции, уже отдалённо слышится шум паровоза. Летние сумерки, в кустах поют соловьи, цветут яблони, вишни, и поспевает первая клубника. Солнце в этом году вон какое яркое! А значит, ягода будет сладкой. Мы с Димой подходим к нашей грядке, едим клубнику прямо так, тогда дожди всё смывали, не то что теперь. Никто у нас тогда клубнику не мыл, всё ели с грядки. Где-то идут бои, а мы живём в своём мире, мечтаем о нашем будущем. Я решилась прослушаться в Большой театр, но только через год, когда голос ещё окрепнет. Занятия теперь я продолжала и в период отпуска Ивана Александровича.
Маша совсем забросила идею поступления в институт. Взвалила на себя все хозяйство. Мама в этом году не вставала с кровати. Сашка наш повзрослел, стал таким высоким, что издалека его теперь не узнать. Поступил в ремесленное, как и хотел. Решил стать слесарем-механиком, чтоб потом пойти на завод. Отец ворчал: «Не учится, так пусть хоть под ногами не болтается без дела!» Он был очень недоволен решением сына. Всё время повторял: «Вон, мы с матерью не учились, возможности не было! Теперь – всё для народа! Учись вволю! А этот…» – и горестно рукой махал. А Маша решила не поступать, покуда мама жива. Нам было трудно, и все мы знали, что скоро мамы не станет. Тяжело это вспоминать.
Маша говорила: «Аня, если пройдёшь в театр, хорошо будет! Глядишь, и я поступлю куда-нибудь. А теперь Сашке надо учиться, тебе заниматься. Отец совсем ослаб, дом разваливается. Толик помогает, но это ж все ерунда, так что учись! И нечего на свидания бегать!» Тут она внезапно взбрыкивала, прям как наша Зайка, ни с того ни с сего злиться начинала. Но я знала, что не везло ей по личной части, характер её был невыносим. Уж кто угодно подтвердит, что хороша она была, а родители часто нас сравнивали: кто краше. И Машка всегда для них была и останется лучшей, хоть и меня они любили как родную.
