— Как жаль, что в этом мире нет уютного уголка на нас двоих.

И ушла, оставив за собой шлейф духов. Лёгких, с запахом роз и цитрусов. Запахом влюблённости.

Слова запали в душу. Они снова не виделись месяц, может, чуть больше. Звонки стали реже. Супруги невыносимыми. И тогда Лёха решился. Снял всю сумму, что копил на звездолёт последней модели. Пригласил знакомого риелтора. Начал поиск квартиры. Он искал небольшую однокомнатную квартиру с высоким потолком и большим окном на окраине Москвы. И чтобы из окна было видно звёздное небо и кусочек шоссе. Чтобы под окном гудели люди, а у двоих была возможность понять, что они выше всей этой суеты. Чтобы они могли сидеть на широкой кровати вдвоём, переплетать пальцы, зарываться носами в шеи и волосы, целовать и не думать ни о чём. Спустя почти месяц поисков риелтор наконец нашёл то, что надо. Парадиз. Рай на земле.

— Однако на эту же квартиру уже имеет виды одна женщина. И она тоже готова заплатить всю сумму фразу.

Лёха почесал переносицу. Посмотрел на визитку Наташки, лежавшую на столе и закрывавшую Алису на их свадебной фотографии. Коротко бросил:

— Организуй встречу.

Они встретились в этой же квартире. Почти на последнем этаже небоскрёба. В квартире пахло теплом и уютом. А ещё влюблённостью. Женщина с чёрными волосами и в серой дублёнке сидела за круглым кухонным столом из тёмного дерева. Осанка её была королевской. Лёха понял, что она готова бороться за эту квартиру.

— Наталья Петровна, — глухо произнёс риелтор, — вот второй потенциальный покупатель. Алексей Данилович.

Оба вздрогнули. Наташка обернулась. Губы дрогнули.

— Не может быть, — сорвалось с губ обоих.

Наташка поднялась, едва не уронив обыкновенный стул. Судорожно вздохнула, сжимая в руках перчатки. Лёха сделал пару шагов и прошептал:

— Уголок для двоих? — Наташка улыбнулась.

— Откуда деньги? — спросил, хмурясь.

— Планировала открыть новый филиал фирмы, — заботливо поправила его меховой воротник, на котором таяли снежинки, — а у тебя?

— Звездолёт хотел новый купить.

Молчали, улыбаясь, не веря своему счастью. Кажется, сама судьба свела их, подарила избавление от тяжёлой жизни.

— Так я не понял, сделку с кем заключать? — нахмурился нервный риелтор.

Наташка посмотрела на Лёху. Оба прочитали решимость в глазах друг друга, перевели половину суммы обратно, на секретную накопительную карту, выложили одноразовые карты с половиной стоимости квартиры на стол.

— На обоих, — твёрдо сказал Лёха, а Наташка доверительно взяла его под руку.

Так у них появился один рай на двоих. И об этом рае не знал никто во всём мире, кроме трёх человек: Наташки, Лёхи и риелтора. Как только контракт был подписан, а риелтор покинул их рай, Наташка с Лёхой переглянулись. Наташка прошлась по квартире, остановилась на пороге спальни.

— Лёха… — мечтательно произнесла. — Здесь всё в духе начала двадцать первого века. Если не считать шкафа с электронными дверьми и телевизора во всю стену. Даже паркет под ногами, кажется, хранит истории прошлого.

— Пришла пора ему узнать и нашу историю, — прошептал над её ухом Лёха, касаясь кончиком носа её шеи и вдыхая её аромат.

Наташка резко развернулась вокруг своей оси, запустила руки под его куртку-авиатор, ощутила горячий торс, кубики пресса под тёмно-синей рубашкой. Шумно вздохнула. Лёха очертил пальцем кривую от её виска до ключицы, медленно стягивая дублёнку с её хрупких плеч. Они оттягивали момент, расстёгивали пуговицы медленно, целовали осторожно, вдыхали запах друг друга, не веря.

— Теперь всё будет по-другому, — прошептала Наташка, когда строгое белое платье с вырезом на спине соскользнуло с её тела.

— Совсем, — отозвался эхом Лёха, обхватывая её лицо и осторожно целуя её в губы.

У них была своя тайна. Новый дом. Они встречались здесь не только вдвоём. Лёха сюда позорно убегал от скандалов Алиски, живот которой уже заметно выпирал и был причиною сотен комплексов. Алиска ныла, что жирная, некрасивая, неуклюжая. А Лёха её не переубеждал. Говорил, что так и есть, что после рождения ребёнка будет хуже. Злился, кусался, кидался на людей. А потом приходил в квартирку на окраине Москвы, где его часто встречала Наташка. Мягким мелодичным голосом она говорила, что муж в командировке, а потом кормила Лёху фаршированными блинами, сытным борщом, жареным мясом. Всем тем, что Алиска называла вредной пищей. С Наташкой они могли есть чипсы, полулёжа на кровати и глядя какой-нибудь фильм, они могли смеяться и жить. Жить так, как никогда не жили до этого. И Лёха понял, что разлюбил Алиску. Да и, кажется, никогда не любил.

Однажды в полной темноте, глядя на высокий белый потолок, в котором отражались их с Наташкой фигуры, Лёха спросил:

— Натах, а ты бы хотела всё по-другому? Тип, чтобы ты и я… Вместе. Ты Тетериной бы хотела быть?

Наташка почему-то на секунду погрустнела, а потом рассмеялась. Рассмеялась легко, как смеялась над комедиями. И этот смех оскорбил Лёху. Неужели она считает его настолько плохим мужем? Наташка, заметив глубокую складку между Лёхиных бровей, выпятила губу, перелегла на его живот, коснулась холодными пальцами его лица. Повела пальцем линию от губ до широкой груди. Положила подбородок на руки, глядя исподлобья на Лёхино лицо, прошептала:

— Лёх, не пойми неправильно. Но… Мы не можем так жить.

— Почему?

— Потому что мы слишком свободные, Лёх, — Наташка смотрела на него и не понимала, почему раньше не чувствовала такого жара, такой жажды близости. Простого прикосновения хватало, чтобы ввести её в эйфорию. — Мы не можем жить на цепи. А брак — это цепи. Неразрывные, тяжёлые цепи. Кандалы. А ребёнок — балласт. Ведь поэтому ни ты, ни я не хотим этого.

— Откуда тебе знать, что было бы, будь мы вместе? — Лёха запустил руку в Наташкины волосы и смотрел, как они переливаются синевой в тусклом свете луны.

— Лёх, мы шикарные любовники, но плохие супруги.

Фраза запала в душу. Бремя супружества давило на Лёху сильнее. Чем ближе подбирался февраль — срок рождения ребёнка — тем больше раздражительным становился Лёха. Он не хотел этого ребёнка. Он его уже не любил. Это был лишь способ Алиски сделать цепь более прочной и нерушимой. И однажды Лёха не выдержал. Сбежал. Через две недели после Нового года, который Лёха справил не с Алиской, а с Наташкой, с бокалами дорогого вина на белоснежной кровати, в домашней одежде, с поцелуями и смехом. Лёха просто ушёл, собрав в спортивную сумку лишь самое необходимое и вытащив из гаража старенький мотофлип. Он дал денег заместителю, чтобы тот в глаза Алиске подтвердил легенду Лёхи: командировка. Сел на мотофлип, пристегнув спортивную сумку ко второму сидению, и помчался по январской Москве, нарушая все правила и кайфуя от скорости и колючего снега в лицо.

А в конце января пришла она. Наташка ввалилась в квартиру, когда за окнами валил липкий мокрый снег. Она появилась на пороге в одном лишь тонком лиловом плащике, со слипшимися мокрыми волосами, дрожащая от холода, с размазанной тушью и слезами в глазах. Лёха поставил плиту на таймер, подошёл Наташке, обхватил её за хрупкие плечи. Она отворачивала лицо, отмалчивалась, скрывала левую сторону прядью. Лёха резко убрал волосы с её лица. На скуле мерзким лиловым цветом переливался синяк. Наташка разрыдалась, повисла на Лёхиной шее. Она плакалась ему в плечо о супруге, который догадался об измене, который держал её в прямом смысле на цепи возле батареи, который бил и пытался её заставить забеременеть. Обещал её оставить здесь умирать. А потом забыл пристегнуть к батарее. Тогда Наташка, в чём мать родила, бросилась вон, схватив лишь плащ и кошелёк, в котором были карты, документы, ключи от её квартиры и Лёхина визитка. Она не знала, что застанет Лёху в квартире, но надеялась. Пару раз едва не попала под флип и всё думала, когда же такой долгожданный брак стал обузой, а любящий муж — тираном-собственником.

Эту ночь они провели вместе. Сидели в обнимку на кровати. Наташка, уткнувшись носом в Лёхину грудь, всхлипывала. Лёха шептал ей на ухо что-то успокаивающее, грозился пойти и начистить морду мужу, но Наташка не хотела этого. Она не хотела, чтобы Лёха марал руки об этого урода. И ей очень хотелось, чтобы так было всегда, чтобы Лёха никогда больше не отпускал её, но и не привязывал к себе. Хотелось, чтобы всегда был дом. Не тот дом, который называется так официально, а тот дом, куда по-настоящему хочется вернуться.