***

Алиска не любила вспоминать прошлое. Не любила говорить о нём: она жила сегодняшним днём. Многие умудрённые опытом взрослые могли назвать это детской инфантильностью, легкомыслием, а некоторые называли «образом жизни мотылька». Только Алиске было на это всё равно. Она привыкла жить настоящим, потому что оно преподносило куда большие сюрпризы, нежели прошлое. Поэтому когда Лёха спросил её о событиях двухлетней давности, она резко помрачнела.

До сих пор Алиска расплачивалась за ту неосторожно брошенную фразу. Расплачивалась своей душой. Она уже не могла делать, что захочет. Делать что-то вместе с Лёхой. Ведь он и ребята теперь смотрели на неё по-другому, по-другому истолковывали её действия. И это было очень обидно. Приходилось натягивать маску безразличия и равнодушия.

А он смотрел на неё своими светлыми бесстыжими карими глазами и требовал от неё ответа.

— Алис, а что дальше?

Как будто она знала. Дунула на чёлку, воровато оглянулась по сторонам. Не было никого, кто мог бы подслушать их разговор или подглядеть за ними.

— А что дальше, Лёха, — передразнила его, оттягивая время. — Теперь я тебе точно в лоб дам…

— Зачем?

— Затем, тормоз! — вспомнила детство и даже улыбнулась.

Вдалеке объявили её старт. Толкнула Лёху и как бы невзначай прошептала:

— А дальше, Лёша, вот что… — многозначительно замолчала и взглянула на него, ошалевшего от такой невероятной близости. — Я теперь тебя из-под земли достану. Никуда ты от меня теперь не денешься, понял? Даже если умрёшь — найду.

***

Но Алиска не могла знать, что слова с ней сыграют такую злую, злую, подлую шутку. А теперь сидела на стуле в углу абсолютно серой, холодно-блестящей палаты, зажимая рот кулаком, и сдавленно ревела. Рассечённая при падении бровь саднила, кровь капала на нос, но Алиска этого как будто не замечала. Каждая клеточка её тела сконцентрировалась на Лёхе. Вот он — так близко, прям рядом с ней, на больничной койке. Но в то же время он так далеко. Ведь он не смотрит на неё, не краснеет застенчиво, не тормозит.

Нервно растёрла кровь по лбу и щеке. Поставила лоб на кулак. Расплакалась. Сдавленно, сипло. Как будто разучилась плакать. Пыталась всю жизнь доказать себе, что она сильная и независимая — как мама. Видимо, ошибалась. Не такая уж она и сильная. Иначе почему так ревёт? Родителям ещё ни о чём не сообщили, поэтому они не успели примчаться в земную больницу.

Алиска плакала, роняя слёзы на бледно-зелёный, неприятного цвета, больничный халат. Она терпеть не могла больницы, хотя и понимала, что, занимаясь таким рисковым видом спорта, рано или поздно столкнётся с больницей.

Врач вышел, сказав Алиске, что у неё пятнадцать минут. Алиска сглотнула и едва заметно кивнула. Она ничего не видела, кроме лежащего на койке Лёхи, и ничего не слышала, кроме нудного равномерно писка приборов. Сползла со стула, на шатающихся непослушных ногах подошла к койке Лёхи. Глаза закрыты, грудь равномерно поднимается и опускается. Рука и грудь перетянуты.

Ноги предали. Подкосились. Упала на пол прямо рядом с кроватью. Взвыла, как львица, потерявшая ребёнка. Сердце разрывалось на части. Она как будто перестала видеть мир сквозь розовые очки. Как будто прозрела… Ведь он не был должен спасать её. Он хотел спасать её. Ценою собственного здоровья, собственной жизни. А она. Почему принимала всё, как должное? Потому что любовь Лёхи досталась ей слишком дёшево — без всяких усилий? Слёзы падали из глаз, разбиваясь о синий пол. Костяшки были сбиты в кровь — так сильно она била по полу, выражая своё отчаяние.

— Нет! Лёха, пожалуйста, нет! — села на полу, положила гудящие от боли ладони на колени, вытерла кровь о зелёный халат.

Подъехала на коленках к кровати, положила руки на её край. Подумав, положила подбородок на руки. Томно взглянула на Лёху.

— Лёха, пожалуйста… Не надо… Ты слышишь? Не надо меня бросать. Тут. Я ж без тебя… Совсем одна буду, — вытерла ладонью лицо. — Дура я! Я ж пошутила про смерть. Правда. Прости, пожалуйста. Только не уходи, ладно?

Он молчал. По-прежнему дышал через кислородную маску, по-прежнему был без сознания. Пребывал между раем и адом. Алиска ещё ближе подползла на коленках к кровати, положив голову на одну руку, другой схватила Лёхину руку. Слёзы, смешиваясь с кровью, стекали по щекам и падали на белую простыню, пачкая её неприятным тревожно-бордовым цветом.

— Лёх… — снова утёрла кулаком слёзы.

Подумала, отчего вдруг стала такой сентиментальной? Почему вдруг ревёт? Она же девочка, с которой ничего не случится! Девочка, которая никогда не плачет! Неподступная холодная девочка.

— Лёха, — шумно вдохнула воздух, продолжая мочить слезами постель, — Лёха, я знаю, ты меня слышишь! Лёха, пожалуйста, не уходи… Я буду с тобой. Правда. Я не смогу без тебя. Честно-честно! — упала головой на руку, резко подняла голову, дунула на прядь, попыталась улыбнуться, но голос дрожал. — Лёха, а помнишь, в начальной школе нам психолог рассказывал про смерть? Про перерождение душ чепуху всякую, а мы верили? Помнишь? И попросила написать, кем бы мы хотели стать. Я написала, что хотела бы стать ветром. Это же так здорово: носиться на бешеной скорости. Знаешь, я тут подумала, а если это правда? И если я стану ветром… То я буду жить под твоей крышей, буду следить за тобой, слушать твою музыку, сидеть на твоём мотофлипе. И, смеясь, буду летать с тобой по свету. И всегда-всегда буду рядом.

Шмыгнула. Вытерла нос о рукав халата. Вздохнула.

— А ты написал про солнце. Что когда умрёшь — станешь солнцем. Так и будет. Будешь светить мне. — Говорила всё твёрдо, уверенно, лишь изредка всхлипывая. — Я, оказывается, не такая уж и неподступная. Только ты не будь пока солнцем, ладно? — голос задрожал, Алиска сорвалась, отпустила руку Лёхи, уткнулась носом в простыню и снова зарыдала. — Не надо. Не будь солнцем. Пожалуйста! Лучше пусть я стану ветром, а ты не становись солнцем, слышишь? — подняла лицо, отёрла кровь, смешанную со слезами, закричала, давая волю эмоциям и будучи не в силах больше ничего держать в себе. — Даже не думай, Лёха! Слышишь?! Лёха! Я ради тебя на всё пойду! Я ж не думала, что ты так серьёзно настроен! Лёха!

А он по-прежнему был молчалив. Алиска обречённо поднялась, ласково поправила на нём одеяло, провела рукой по его лицу. Воровато огляделась. Он был так близко. А ей уже четырнадцать. А если она его больше не увидит?

— Лёха, — сказала шёпотом, наклоняясь над ним, — свой первый поцелуй я тебе дарю.

Так было во многих мелодрамках, которые любили смотреть Маша с Наташей и которые терпеть не могла Алиска. Но почему-то именно она сейчас оказалась в той глупой ситуации, в которой оказываются все героини. И почему-то сердце подсказывало ей сделать именно так. А сердце же никогда не врёт. Алиска сейчас не думала, что произойдёт с Лёхой за эти секунды. Она просто осторожно положила одну свою руку на подушку Лёхи, другой стянула с его лица кислородную маску. Нагнулась. Сердце волнительно трепетало. Почему вдруг её охватил такой странный мандраж? Почему так отчаянно забилось сердце? Казалось, что сейчас произойдёт что-то из ряда вон выходящее. Нагнулась…

Секунда. Прикоснулась своими губами к его губам. Холодным, синеватым. Ощущала на своей коже его лёгкое тёплое дыхание. Вернула маску на место. Прождала пару секунд. В мелодрамах герои после такого обычно оживали, но жизнь не фильм. Здесь всё иначе. Поправив халат на плечах, Алиска вышла из палаты.

Пришла ближе к вечеру. Когда Алиска всё-таки дала врачам наложить шов на рассечённую бровь, когда с ней пообщались следователи Галаполиции, когда родители вернулись из своих командировок. Только Алиска была этому не так сильно рада, как рада была бы незамысловатой речи Лёхи.

И почему она не ценила этого раньше?

Лёху перевели в обыкновенную палату. Здесь пока было пусто, хоть и была ещё одна свободная койка. Врачи сказали, что состояние стабилизировалось и что, возможно, он скоро придёт в себя.