Стало тихо. Только слышно было, как трепещет огонь в бронзовом светильнике да снаружи, из лагеря, доносились обычные вечерние голоса. Мы смотрели друг на друга – он еще в расцвете молодого мужества, я в преклонном возрасте и обессиленный к тому же недавним недугом. И незаметно, исподволь, наши роли менялись, уже переменились. Теперь уже он поддерживал меня и утешал: «Твой бог и сейчас не покинул тебя». Откуда такая мысль? Разве он не знал, что большая магия мне уже не дается, не помнил, как беспомощен я оказался против Моргаузы, как не сумел ничего узнать о Мордреде? Однако в его словах прозвучало не пылкое молодое сочувствие, но спокойное и твердое суждение зрелых лет.

Я стал перебирать прошлое, стараясь сбросить оцепенение, которое нашло на меня после болезни, сменив прежнее смиренное безропотное спокойствие. И мне стало понятно, о чем говорил Артур. То были речи военачальника, способного увидеть победу в планомерном отступлении своих войск. Или речи вождя, умеющего словом дать людям уверенность в своих делах.

«Твой бог и сейчас не покинул тебя». Значит, это бог был со мной в кубке с отравой и в недуге, растянувшемся на месяцы и разлучившем меня с Артуром, дабы король ощутил свою единоличную власть. Это он надоумил меня (неведомо для Артура) покривить душой и слабым голосом уверить его, что я не был отравлен, и тем спасти от королевского возмездия Моргаузу, мать тех четырех сыновей… Он был со мной, когда я потерял след Мордреда, и мальчик остался в живых, из-за чего в глазах у Артура вспыхнула мгновенная радость. Как пребудет он со мной и в тот час, когда я в конце сойду заживо в свою могилу и оставлю Артура одного в срединном мире лицом к лицу с его злым роком – Мордредом, которого я не сумел в свое время выследить.

Как истомившийся штилем, умирающий от голода и жажды мореплаватель при первом дыхании проснувшегося ветерка, я ощутил пробуждение надежды. Так, значит, мало просто безропотно ждать возвращения божества во всем его блеске и могуществе. В черную пору отлива, как и в прилив, равно ощущается беспредельная мощь океана.

Я склонил голову как человек, принимающий царский дар. Не было нужды говорить. Мы читали мысли друг друга. Он спросил, сразу изменив тон:

– Много ли еще времени уйдет, прежде чем крепость будет готова?

– Через месяц можно отбивать осаду. Все работы уже почти завершены.

– Я так и подумал. Стало быть, я могу перебираться из Каэрлеона с солдатами, конницей и всем имуществом?

– Хоть завтра.

– А потом? Что думаешь делать ты, покуда не потребуется твое участие в мирном строительстве?

– Я пока еще не думал об этом. Наверно, вернусь домой.

– Нет. Останься здесь.

Это прозвучало как приказание. Я удивленно поднял брови.

– В самом деле, Мерлин, я хочу видеть тебя здесь. Зачем прежде надобности раскалывать надвое силу верховного короля? Ты ведь меня понимаешь.

– Да.

– В таком случае не уезжай. Присмотри для себя здесь жилище и проживи еще немного вдали от своего чудесного валлийского грота.

– Хорошо, еще немного, – с улыбкой согласился я. – Но не в этих стенах, Артур. Я нуждаюсь в тишине и одиночестве, а этого не найдешь в городе, где устроил свою ставку верховный король. Позволь мне подыскать для себя место и построить дом. И прежде чем ты будешь готов повесить свой меч на стене над державным троном, мой чудесный грот окажется здесь, поблизости, прямо вместе с отшельником, готовым принять участие в твоем совете. Если, конечно, ты к тому времени еще будешь нуждаться в его суждениях.

Он рассмеялся, довольный, и мы разошлись спать.

На следующий день Артур с сотоварищами поехал обратно на Инис-Витрин, и я отправился вместе с ними. По приглашению короля Мельваса и королевы-матери мы должны были участвовать в церемонии благодарения за недавние победы короля.

Хотя на Инис-Витрине имелись христианская церковь и монашеская обитель на холме близ святого колодца, верховным божеством этого древнего острова оставалась сама Великая Богиня, ее алтарь находится здесь с незапамятных времен, и служат ей жрицы-анциллы. Этот культ, как я понимаю, подобен поклонению Весте в старом Риме, только еще более древний. Король Мельвас, как и большинство его подданных, был приверженцем старой религии, и, что еще важнее, его мать, устрашающего вида старуха, почитала Богиню и была щедра к ее служительницам. Тогдашняя владычица святилища – этот титул носила верховная жрица, которая считалась воплощением Богини, – приходилась ей родственницей.

Артур был воспитан в христианском доме, но я не удивился, когда он принял приглашение короля Мельваса. Однако были и такие, для кого это было небезразлично. Когда мы, готовые к отъезду, собрались у Королевских ворот, я заметил, что кое-кто из рыцарей посматривает на короля со смущением.

Артур перехватил мой взгляд – мы ждали перед воротами, пока Бедуир разговаривал с привратниками, – и ухмыльнулся. И тихо произнес:

– Тебе, я надеюсь, не надо объяснять?

– Разумеется нет. Ты подумал о том, что Мельвас будет тут твоим ближайшим соседом и что он уже оказал тебе помощь при строительстве. К тому же ты сообразил, как важно расположить к себе старую королеву. Ну и понятно, вспомнил о Росинке и Черничке и о том, что Богиню следует умилостивить.

– О Росинке и Черничке? Это еще кто? А-а, коровы старого пастуха! Ну конечно. Я знал, что ты сразу ухватишь главное. Кстати сказать, я получил приглашение еще и от владычицы алтаря. Жители острова желают принести благодарность за победы минувшего года и призвать благословение на Каэр-Камел. А я трепещу при мысли, как бы они не узнали от кого-нибудь, что в Каэр-Гвиннионе у меня был при себе значок Игрейны.

Он говорил о фибуле с выгравированным по краю именем Марии. Так зовется богиня христиан. Я ответил ему:

– По-моему, об этом ты можешь не беспокоиться. Святилище на Инис-Витрине такое же древнее, как и земля, на которой оно стоит. И через кого бы ты ни обращался там к божеству, услышит тебя одна и та же богиня. Потому что она всегда была и есть только одна. Так я, по крайней мере, полагаю… Но вот что скажут епископы?

– Я – верховный король, – сказал Артур и больше ничего не прибавил.

Подскакал Бедуир, и мы выехали через распахнутые ворота.

Был теплый пасмурный день, небо обещало летний дождь. Скоро мы выехали из леса и поскакали по низкому займищу. По обе стороны от дороги блестела серая водная гладь, морщась под кошачьими шажками легкого прибрежного ветерка. Тополя вскидывали кверху серебристой изнанкой свежую листву, ивы полоскали плакучие ветви в мелкой воде. Островки, купы ив, окна разлившейся воды – все словно плыло и дробилось в серебристом мареве. Дорога, поросшая, как всегда бывает в таких топких местах, мхами и папоротниками, вилась через тростники к невысокому гребню, который, словно рука, охватывал остров с одного бока. Вот под конскими копытами послышался камень, начался пологий подъем. Впереди блестело озеро, окружавшее остров, точно полноводный, разлившийся крепостной ров. Лишь в одном месте его пересекала насыпь, по которой пролегла дорога на остров, да там и сям на зеркале вод виднелись лодки и барки болотных жителей.

Прямо из воды огромным правильным конусом поднималась гора Тор, словно бы насыпанная человеческими руками. Рядом с ней – другая гора, пониже и округлее, а третьей в ряду лежала длинная невысокая гряда, протянутая по воде, будто большая рука, и у нее под мышкой пряталась пристань, из-за зеленого гребня, топорщась, как тростник, выглядывали мачты. А дальше, за этим трехвершинным островом, продолжались, блестя под небесами, затопленные низины, лишь кое-где на них зеленела осока, качались камыши да чернели среди ив тростниковые кровли, под которыми ютились болотные жители. Блестящее, переливающееся зеркало воды тянулось до самого моря. И было понятно, почему остров получил название Инис-Витрин, Стеклянный остров. Теперь некоторые зовут его еще Авалон.