- Никита, помощь твоя нужна. Снять придется и постирать.

И едва лишь удивленный Голощекин шагнул к ней, явно намереваясь высказать свои пожелания, хихикнула:

- Да не тут! Я за баньку спрячусь, а ты просто помоги молнию расстегнуть, а то руки в мыле все. Только расстегнуть и все! А то, - Галка игриво поправила волосы тыльной стороной запястья – я же тебя стесняюсь все-таки!

И такой улыбкой наградила, что Никита, не глядя, воткнул топор в колоду, и пошел за ней за угол, в тень. Галина возликовала в душе: надо же, как легко все оказалось. Сманила ревнивца из засады, беги, Ванька, к своей Марине!

Галина нагнулась, ставя тазик в траву, и ощутила на талии жар чужих ладоней. Сердце пропустило удар, вдоль позвоночника проскочили искры. Чужие руки! Так непохожи на руки мужа… но в следующее мгновение взвизгнула молния юбки, и кольцо рук распалось, исчезло, отпустило ее. А вот картинка, нарисованная воображением: сама она, прильнувшая к сильному и горячему мужскому телу, - пока не отпускала никак. Оттого и смотрела она на Голощекина как-то растерянно, внезапно утратив и позабыв весь свой расчет. И он это понял, глядя ей в глаза.

- Ты, Галчонок, не стесняйся, - он нарочито бережно заправил за ухо Галки выбившуюся прядку, - если еще чего нужно, ты говори!

Взгляд… да что же это? Отвернуться, моргнуть… нечеловеческим усилием воли женщина заставила себя сделать шаг назад, разрывая контакт, и вспомнить, наконец, зачем она здесь и чего ради затеяла весь спектакль с купанием нимфы в тазике.

- Спасибо, но дальше я сама как-нибудь справлюсь, - буркнула она, и решительно ухватилась за пояс. – Ну!

- Ух, грозная ты какая, Галчонок! – неприятно ухмыляясь, мужчина примирительно поднял руки на уровень лица. - Все, ухожу-ухожу, даже подглядывать не стану.

И, действительно, ушел. Галка выдохнула и с силой провела мыльной рукой по лицу.

Вот почему? Почему он имеет на нее такое влияние? Не девчонка ведь, чтобы так реагировать. И не с голодухи же: у нее есть муж, любимый непутевый Лешка, который так славно сопит во сне. Муж. Лохматый. Любимый. А здесь она по важному делу. И точка.

Серия яростных ударов топора в беззащитное дерево и приглушенная ругань сообщили Галине, что это самое «важное дело» сделано. Ушел Ванька, успел! А Никита бесится теперь, ясное дело. Галина тихо рассмеялась и погрузила руки в воду. Хорошо-то как! А главное, отстирывается же!

Бежевый креп-шелк и так подсох бы на ветру за десять минут, но Галина решила не искушать судьбу – повязала поверх на бедра шаль, закрыв мокрые разводы. Выплеснула воду, перекинула через плечо ремешок сумки. Еще раз бросила взгляд на мрачного полуголого поджарого Голощекина, вымещающего досаду на дровах, вздохнула. Надо уходить, пока еще какие-нибудь глупости в голову не полезли…

- Галь! Будь другом, полей на спину, а!

- А? – Галина как раз соображала: стоит ли попрощаться или будет лучше уйти незаметно, поэтому не сразу поняла, что обращаются к ней. Это он что же, следит за всеми ее перемещениями?

Снова этот взгляд…

- На спину водички полей, пожалуйста, - как ни в чем не бывало попросил Никита. – Устал я, жарко…

«Ну, и чего ты? Нормальная же просьба, простая, человеческая» - успокаивала себя Галка, нагибаясь за ведром и ощущая, как вспыхнуло ее лицо, - «Жалко тебе, да?»

Тугая струя единой массой обрушилась на склоненную спину, на коротко стриженный затылок, разбиваясь и дробясь, распустилась недолговечным прозрачным куполом.

-Ух, хорошо-то как! – крякнул довольный Никита. Мужчина распрямился и взъерошил мокрые волосы, отряхнулся как собака… нет, как волк. А Галка так и стояла с пустым ведром и глаз отвести не могла от капельки, что скатилась по шее в его межключичную впадинку. Ужасно захотелось снять ее, кончиком пальца растереть по коже, источающей такой странный запах. Такой смолистый и терпкий, такой мужской и совершенно сводящий с ума. Жадно вдохнув, Галка как во сне потянулась к Никите, осторожно коснулась его плеча, провела ладонью против роста волос от затылка до макушки.

- Какой ты… - шепнула она, слабо улыбаясь и вздрагивая от той решительной неспешности, с которой его руки обвили поясницу, и, дернув за концы повязанной шали, притянули ближе.

- Ну, и какой же? – понизив голос, хрипло спросил Никита, над самым Галкиным ухом, так, что волосы на виске зашевелились в потоке дыхания.

Теперь, когда их не разделяли больше спасительные сантиметры, когда через прилипшую к ногам мокрую ткань чувствовались жар и мощь чужого тела, а дикие волчьи глаза горели совсем рядом, в памяти Галины вдруг всплыли слова подруги: «Он попросил на спину ему полить и…». Тогда она только посмеялась, а сейчас поняла, почему невозможно было устоять…

- Не знаю… - выдохнула Галка ему в шею, касаясь кожи губами, – н-неотразимый какой-то…

Пустое ведро, зазвенев, грохнулось на землю, и она, привстав на носочки, закинула обе руки на плечи Никиты, прижимаясь к мужчине всем телом и промокая насквозь, до белья. Утопая в вожделенном запахе. Прогибаясь спиной как кошка под его прикосновениями, Галка невольно терлась о возбужденный пах, и это сводило с ума еще больше. Низ живота уже давно сладко и мучительно ныл, требуя немедленного продолжения, сейчас даже казалось, что никогда раньше, с мужем, не случалось у нее настолько сильных приливов желания, как сейчас: до сдавленного стона, до подгибающихся коленей.

- Не могу больше, - жарко всхлипнула она, прикусывая мочку его уха. – Никит, ты такой…такой…

К счастью, Голощекину и в голову не пришло подольше ее помучить: легко подхватив Галину на руки, он понес ее в ту самую баню, которая давно уже превратилась в дом тайных свиданий. Почему бы этому приюту не послужить еще одной паре?

Все было сумбурно, горячо и как-то отчаянно. Придавленная весом любовника, уткнувшись носом в его ключицу, Галина извивалась на жестком ложе, стонала в такт его движениям, кусая губы – да что там стонала? - орала в голос. Ловила языком соленые капли пота, сбегающие с подбородка Никиты, пока он вбивался в нее и жадно сжимала коленями его бедра. Ласкала его плечи и спину, словно не веря глазам, изучала пальцами головокружительный рельеф мышц, выпуклости позвонков, маленькие темные бусины сосков. Целовала его везде, куда могла дотянуться, приподнимаясь и снова обессиленно падая, когда один ритм сменялся другим, и воздуха в легких не оставалось даже на стон.

Пахло березовыми вениками и керосином, потом, солнцем и дикой животной страстью, словно бы сами стены старой баньки, видевшие столько любовных сцен и запрокинутых, искаженных в сладкой судороге лиц, излучали свою энергию в пространство. Все это было совершенно непохоже на те тихие супружеские нежности ночью под одеялом, к которым Галя привыкла за годы замужества, а больше сравнивать оказалось не с чем – Лешка ведь был первым мужчиной в жизни Галки, и до сегодняшнего дня – единственным. До сегодняшнего дня… Очень многого она не знала до сегодняшнего дня. Например, того, что ее собственное тело способно так чутко реагировать на обычные ласки, и о том, что может быть настолько сладко… несколько раз подряд. И как рваные вдохи и выдохи балансирующего на грани безумия мужчины вместе с последними, самими глубокими и долгими толчками сливаются в один отчаянный, животный полурык-полустон. Словно волчья песня в лунную ночь.

Обессиленные, лохматые и мокрые от пота, они лежали, обнявшись, на куче мятой и разбросанной одежды. Галя умялась щекой на груди смотревшего в потолок Никиты, и, мурлыча под перебирающими ее волосы пальцами, мусолила в отупевшем от наслаждения мозгу одну-единственную мысль: «Господи, какой мужик… А Марина - дура…»