Почему именно от этих слов у Анны на душе вдруг становится так тоскливо?

— Конечно, перспектива прожить всю жизнь с женщиной, которая не в состоянии сама о себе позаботиться, не радует, — продолжает развивать мысль Генри. — Но сначала… Не знаю. В этом есть свои минусы, но плюсы такие, что очуметь можно.

Анна продолжает молча наблюдать за машинами. Сейчас этот парень почти вызывает у нее отвращение.

Генри снова начинает говорить, однако немного медленнее, как бы взвешивая каждое слово.

— Я знаю, что до сегодняшней встречи я видел тебя всего один раз, но мне кажется, что ты приспособлена к этой жизни, тебя не нужно спасать.

Возможно, самое грустное в его словах то, что он лишь отчасти прав: дело не в том, что ее не нужно спасать, а в том, что это никому не под силу. Она всегда подозревала, что ее спасение зависит только от нее самой. А может, причина совсем в другом: просто раньше казалось, что если она это осознает, то жить станет проще, а вышло наоборот — все только усложнилось.

— Ты же понимаешь, что для тебя это хорошо? — спрашивает Генри и, подумав, добавляет: — Не нужно думать, что ты никогда не выйдешь замуж только потому, что ты не похожа на девушек, о которых мечтают парни.

Анна не может найти в себе силы посмотреть на него, даже просто ответить. Его слова сбили ее с толку. Непонятно, то ли он сказал все это из жалости, то ли выдал как комплимент, чтобы расположить ее к себе. А может, он ее успокаивает или ему хочется раскрыть перед ней душу? И как ей надо реагировать на заявление Генри: немного обидеться на неожиданную с его стороны фамильярность или показать легкое смущение, вызванное приятной похвалой в ее адрес? Мысленно она умоляет: «Пожалуйста, скажи что-нибудь еще. Сделай еще один шажочек, дай понять, что это все-таки не жалость!» Анна украдкой смотрит на него, и их глаза встречаются. В эту минуту Генри серьезен. Если бы он говорил из жалости, то, наверное, должен был бы сейчас ободряюще улыбаться. Она вновь переводит взгляд на дорогу и тихо произносит:

— Да, наверное.

А вдруг он сейчас поцелует ее или возьмет за руку? Может, он ждет, чтобы она снова на него посмотрела? Но Анна не поворачивает голову. Не то чтобы не хочет, скорее тянет время. По крайней мере, так ей хочется думать до той минуты, когда он вдруг встает, комкает пакет от буритто и швыряет его в металлическую корзину для мусора. В ту же секунду она понимает, насколько глупо было думать, что Генри ее поцелует.

Продолжая свой путь, они несколько раз ошибаются и сворачивают не на ту улицу. Анна предлагает вернуться на главную дорогу и спросить у кого-нибудь из местных, как им проехать к тому месту, где их ждет Фиг. Но тут Генри замечает нужную им улицу. Она называется Кленовая, а не Клинковая, как записала Анна, хотя ее ошибку оправдывает то, что название Клинковая больше подходит к Уолтеру Ралею.

— По крайней мере, улицу мы нашли, — удовлетворенно произносит Анна. — Значит, найдем и дом.

Она чувствует, что Генри расстроился из-за того, что заблудился. Но его плохое настроение даже в какой-то степени радует Анну, потому что так ей привычнее.

— Спорим, что Фиг сейчас сидит где-нибудь на пляже и попивает коктейль, а тот придурок читает ей стихи? — говорит Генри, медленно проезжая мимо домов и всматриваясь в номера на стенах.

Анна вздыхает, когда он наконец въезжает в арку, за которой они видят небольшой домик с черепичной крышей и голубыми стенами; вздыхает, оттого что подходит к концу их поездка.

Неожиданно для себя Анна весело спрашивает:

— Как думаешь, они сейчас стреляются драже?

И в эту секунду из дома выбегает Фиг. Она бежит со всех ног. На ней джинсы и черный хлопковый свитер с вырезом мысом, на правом плече болтается большая белая холщовая сумка с розовой вышивкой (не та ли это сумка, думает Анна, которую ее мать несколько лет назад подарила Фиг на Рождество? Она удивлена, что Фиг действительно ею пользуется). Длинные темные и прямые волосы Фиг развеваются за ней, когда она через двор подбегает к машине, открывает заднюю дверь, швыряет на сиденье сумку, забирается в салон, захлопывает дверь и кричит:

— Поехали! Заводи машину, Генри, заводи!

Только сейчас Анна, сидящая на переднем сиденье, поворачивается и замечает, что у Фиг разбита губа. На нижней губе с левой стороны разошлась кожа, и из раны течет яркая кровь, вокруг — пятно уже успевшей высохнуть крови. В углу рта и на щеке видно еще одно покраснение, на фоне которого выделяются несколько пятнышек, напоминающих крохотные родинки еще более темного красного оттенка. Машина до сих пор стоит на месте, потому что Генри тоже повернулся и смотрит на Фиг. Она не плачет, и на ее лице не видно следов от слез. Анна не сказала бы, что она очень напугана. Сейчас в ее глазах одно сплошное нетерпение.

— Что, черт возьми, происходит? — восклицает Генри.

— Только не вздумай туда идти, — предупреждает его Фиг. — Езжай или дай мне ключи, и я сама поведу машину.

— Этот мудак тебя ударил? — испуганно и одновременно недоверчиво спрашивает Генри.

— Может, поедем наконец? — раздраженно говорит Фиг. Всплеснув руками, она с презрением бросает: — Я упала.

Анна не может понять, к чему отнести ее жест, — к тому, что они за нее волнуются, или к тому, что ей приходится врать, будто рассеченная губа — следствие несчастного случая.

— Фиг, что с тобой? — спрашивает Анна. — Может, тебя в больницу отвезти?

Фиг закатывает глаза. (Интересно, у Генри тоже сложилось такое впечатление, что они — родители, а Фиг — их дочь, причем не шестилетняя девочка с косичками, а агрессивный подросток?)

— Самим вам надо в больницу, — огрызается Фиг. — Десятый раз повторяю, поехали отсюда.

Наконец Генри поворачивается к рулю, но Анна замечает, что он продолжает внимательно смотреть на Фиг в зеркало заднего вида. Когда он сдает назад, выезжая на дорогу, Анна успокаивается: теперь уже понятно, что Марк Харрис не выйдет, а Генри не попытается войти в дом.

— Ах да, — раздается с заднего сиденья, — спасибо, что заехали за мной.

Голос Фиг звучит вполне нормально. Если бы Анна не видела ран на ее лице, она бы подумала, что ее двоюродная сестра просто разговаривает с набитым ртом.

— Фиг, почему ты ничего не сказала мне? — спрашивает Анна. — Я ведь даже не догадывалась.

Генри качает головой.

— Этот парень просто псих.

— Знаете что? — распаляется Фиг. — Марк сейчас выглядит намного хуже, чем я, уж вы мне поверьте.

Генри бросает на нее быстрый взгляд через плечо.

— И ты этим гордишься?

В голосе Фиг действительно проскальзывают нотки злорадства.

— Если ты вдруг решил, что тебе надо вступиться за мою честь, то не стоит, — насмешливо произносит она. — Я сама могу за себя постоять.

— Не сомневаюсь, — бросает Генри.

— Знаешь еще что, Генри? — добавляет Фиг. — Иногда мне хочется послать тебя подальше.

В наступившей тишине до Анны вдруг доходит, что диск с песнями Брюса Спрингстина играет все время с тех пор, как они с Генри выехали из Бостона. Альбом, наверное, уже раз десять прокрутился от начала до конца. Через несколько минут, когда они ехали по главной улице, Генри делает поворот направо и подъезжает к автозаправке.

— О, это хорошая идея, — говорит Анна. — Фиг, давай мы тебе пластырь наклеим.

Позже, вспоминая именно эти слова, Анна будет думать, какая же она дура. Частично причина кроется в том, что она понимает ситуацию буквально. Фиг и Генри ругаются, и это, как считает Анна, означает, что они раздражены. Она действительно думает, что если они все вместе выпьют воды, успокоятся, то поездка обратно в Бостон станет намного приятнее. Генри подвезет Фиг до общежития, Анна выйдет из машины, обнимет ее на прощание, потом снова сядет на переднее сиденье, и они с Генри поедут ужинать. Пройдет какое-то время, он попросит ее руки, и они станут жить вместе. Да-а-а, наверное, она самая наивная двадцатилетняя девушка в мире!

Выключив зажигание, Генри обращается к Фиг: