Набоков в «Даре» писал о том, как в утренних берлинских дворах звучали слова Prima Kartoffel, произносившиеся «тонко и сдержанно-певуче». Нынче на многих улицах видишь лавки смуглых зеленщиков, поминутно выкрикивающих самым развязным и в то же время цельнометаллическим тоном: «Томатен айн ойро, томатен айн ойро!!!» Зычная фраза «помидоры за один евро» звучит совсем по-турецки.
Каждый пытается сбыть свой товар как может. Еще недавно процветала реклама по телефону. Неожиданно в твоей квартире раздавался звонок, и незнакомый человек предлагал тебе сыграть в лотерею, суля неслыханные результаты, среди которых возможность попасть на модную телевизионную передачу, или пытался навязать страховку; в крайнем случае советовал приобрести что-нибудь. Убалтывающего обрывали на полуслове. Бодро начатая фраза вербовщика: «Heute möchte ich Ihnen die einmalige Gelegenheit geben…» – прерывалась глаголом «aufzulegen» и короткими гудками. Ради такой фразы стоило позвонить, ибо она хороша сама по себе: «Сегодня я хотел бы предоставить Вам уникальную возможность… положить трубку».
Нельзя сказать, что в Берлине нет очередей. Люди послушно выстраиваются друг за другом к кассам торговых центров, в присутственных местах, на почте, на лестнице, ведущей к Рейхстагу. В магазине каждый день – что-нибудь забавное. Появляются восточные женщины и складывают дикое количество решеток с яйцами в корзины. Доверху. Куда столько? Если в гешефт, то почему не в оптовом универсаме, в «Metro»? Немец потасканного вида стоит в очереди к кассе с пластиковым пакетом из российского супермаркета полным пустых бутылок. «Автоматический тарный пункт» здесь пока не установили. Русская кассирша, усердно скрывающая свое происхождение, привычно выпотрошила пакет в картонную коробку, но одну бутылку вернула владельцу. «Почему?» – спросил немец. Кассирша повертела бутылку, на этикетке надпись по-русски: «Крем-сода». Ну, думаю, сейчас-то она расколется, продемонстрирует знания. Молчит, пустила бутылку через сканер. Считывающее устройство жалобно пискнуло. «Видите, – торжествуя заметила кассирша, – не тот сигнал!»
Однажды разоткровенничался мой сосед-продавец: «Кассиры уже не только знают тебя в лицо, они знают твою фамилию». «Мою? Каким образом?» «А ты карточкой всегда расплачиваешься». Лишний повод убедиться в отсутствии анонимности.
Cакраментальный вопрос берлинца, желающего занять очередь, звучит обычно так: «Вы первый?» Хотя, как говорится, бывают и иные случаи. Вот очередь к автомату, принимающему тару. Подошедшая женщина просит пропустить ее: она принесла всего одну бутылку. «Стой, где была. Видишь, все стоят!» – восклицает покупатель африканской наружности, он второй в очереди. Женщина пытается возражать. «Du hast nichts zu sagen» (Помалкивай), – ставит точку чернокожий на ломаном немецком. Тоже вполне банальная история, показавшаяся мне когда-то на общем фоне необычной.
В этой связи вспоминаю эпизод, запомнившийся благодаря поездкам в Киев. В гастрономе, расположенном на самой известной киевской площади, очередь в отделе бакалеи и напитков. Cолидный мужчина лет шестидесяти подходит прямо к прилавку и зычным голосом объявляет: «Я тут стоял. Мне бутылочку, вон ту». Покупает фунфырик: «Сдачи не надо, это вам на депозит». Фунфырик опорожняется залпом, не отходя от кассы, на глазах у очереди и продавщицы. Очередь молчит, продавщица не возражает.
В июле 2008 года повезло сняться в эпизоде немецкого фильма (опять приветы Набокову!), точнее – телесериала: роль пассажира поезда «Каштан» на маршруте Берлин-Киев. Самым интересным в этой истории было наблюдать, как совсем-даже-не-верзилы динамично раскачивали вагон с помощью брусьев, разумеется, деревянных. Старый InterCity-вагон с отсеками, отдаленно напоминающими наши купе, стоял на запасном пути товарной станции Лихтенберг. Случилась и беседа с режиссером, который сгоряча прервал экспромт массовки, затянувшей было песню «Дорогой длинною» в тамбуре. Сочувствуя коллегам-статистам, я не удержался от объяснений, что опознанный постановщиком хит конца шестидесятых «Those Were The Days» на самом деле является переделкой популярного русского романса Бориса Фомина и в сюжет картины вписывается идеально.
Со станцией Лихтенберг оказались связаны мои первые и вполне дурацкие впечатления от Берлина по пути в Ригу из глухой немецкой деревни. Дорога на «малую родину» в 1995 году от начала и до конца категорически не желала ладиться. Вначале мне предстоял Эрфурт, чтобы потом добираться автобусом до Каунаса, где ждала пересадка на следующий автобусный маршрут – Каунас-Рига. Водитель, взявшийся меня довезти до первого пункта назначения, тащился по-черепашьи, и к отправлению каунасского автобуса мы опоздали. Единственная мысль, которая пришла мне в голову в сложившейся ситуации – рвануть в кассы эрфуртского ж/д вокзала, где я наивно предполагал купить билет на рижский поезд. Добыть билет мне удалось только до Берлина. Окошечная тетка объяснила, что, если я хочу попасть в Латвию, не миновать мне германской столицы. Впрочем, обнадежила: с одного из столичных вокзалов – со станции Лихтенберг – действительно уходит поезд на Ригу, и я успею на него. Правда, лишь в том случае, если помчусь в Берлин ближайшим рейсом. Ох и муторный был рейс! Словно соревнуясь с деревенским шофером в степенях замедления, поезд постоянно застревал на перегонах, так и не доставив ни одного пассажира до вожделенного Лихтенберга. Почему нас высадили на первой же берлинской станции, я не ведаю до сих пор. Пришлось бежать на местную электричку – S-Bahn, чтобы успеть… Мои усилия пропали втуне, берлинский экспресс ушел. Но вовсе не в Ригу, а на Саратов, как вскоре выяснилось. Либо эрфуртская кассирша не ощущала между городами бывшего СССР принципиальной разницы, либо разумно полагала, что главное – отправить меня хотя бы в Саратов, а уж до Риги я как-нибудь доберусь.
Осмотревшись и волоча за собой груженые книжками чемоданы, я решил изучить расписание поездов. Увы! Поезд, следующий на Ригу или имеющий Ригу на маршруте, в таблице не фигурировал. В лихтенбергской кассе меня, однако, уверили, что в Латвию можно попасть, если воспользоваться рейсом на Петербург. Эта информация прозвучала дико, поскольку Рига в перечне остановок питерского поезда также не значилась. К тому же после «саратовского инцидента» у меня возникло некоторое недоверие к немецким служащим в вопросе «постсоветской компетентности», даже если эти чиновники облечены формальными полномочиями железнодорожно-финансовой власти. Но делать нечего, вняв словам кассирши, я попытался купить билет. Подчеркиваю: попытался, поскольку из покупки ничего не вышло – кассирша не торопилась продать его мне, ссылаясь на отсутствие сведений, есть ли в поезде места. «Ждите, – весомо подчеркнула она, – поезд подадут на платформу в 11 часов вечера. Вот тогда вы проясните у проводников ситуацию, купите место и потом уже придете ко мне».
Последующие 7 часов я почему-то предпочел провести на вокзале, сдав поклажу в камеру хранения, которая работала лишь до десяти, но в город так и не выбравшись… Как-то переборов оставшийся – лишний – час, потащил я свой багаж на перрон. Первый пойманный мной кондуктор был весьма суров и обсуждать со мной тему наличия мест наотрез отказался. Единственное, чем помог мне суровый мужик – снабдил ценной информацией: у питерского поезда имеется литовский вагон. Насчет Риги прозвучали одни туманные фразы. Оставалось разыскать «литовских» проводниц. Девушки оказались приветливее, успокоив, что местечко для меня найдется, но вот продать его они мне смогут только с разрешения начальника поезда. Я ринулся искать начальника, однако тому было совершенно не до меня. Понимая, что теряю время впустую, я побежал назад в зал ожидания, бросив багаж на перроне. В ту пору в Берлине железнодорожные кассы работали до полуночи. Предъявить кассирше «купленное место» я не мог, и все же она странным образом поверила мне на слово, в билете не отказала. Вид билета подействовал на проводниц. Так или иначе они последовали примеру кассирши, поверив, что с начальником поезда я уже договорился. Когда начальник навестил литовский вагон, высаживать меня было поздно.
