Хельга Ольшванг Версии Настоящего Зимний путь Шум так, себя предвосхищая рождённым, слышит изнутри дитя края посуды, тяг водяных, воздушных, всхлипы, пузыри, затем – круги и перепады невидимых движений, звонкий спор ножей и ложек – из cвоей засады — cкрип тряпки о фарфор, вечерних бабочек, бок о бок над лампой пляшущих, сквозь гул двух голосов полузнакомых, глотка укромную дугу, дыханье, тишину, биенье, и дерево, что наяву, внезапно потеряв терпенье, роняет яблоко в траву. 08/ 2009 «Близится снег…» Близится снег. «Скоро тебя заберём» плакатным пером у третьей московской мама надписью машет при всех. Скоро обход. Облаков за рукой на стекле, переправа. Обещанье маячит. Пора бы. Шубка с воздетым лицом. Указательным если коснуться, огромным, упадёт ли? Почувствует? Синь за стеклом. Нимб мохеровый, « …бя заберём», невесом. Не крупнее лунки мизинца. Картонным, ангельским машет крылом навестительница, расплываясь, пока отступаешь, – …повыше, дыши, подыми, отойди, просквозит, никого там, дыша без тебя, ешь, уехала. Близится. Cнег: – вот и мы. 01/ 2005 «Сестре – шесть, брату – девять…» Сестре – шесть, брату – девять. Игра в раздеванье. Слои маслянной краски не до конца дверь, виноградное в кадке древо, диванный валик вместо её лица. Крюк не дотянется до петлицы. Запылённые листья. На подступах новый год. Вьётся растение. Локон. Локоть. Ветрянка прошла у обоих. Игра в нескромность. Зоркость детская. Оттиск её колгот. Он, искоса. Оба в зелёных точках тела. – Пройдись. Проходит кто-то. Заставь – шаги — креслом, ты похож на скелет. В восточных шторах солнце, между драконом и веткой игра нагих. Он подбирает сорочку с пришитой меткой. Она: – И нечего так смотреть. Под бесплодным, комнатным, стены оплетшим, ветхим, – ты похожа на смерть. Сумерки
Во снах, сам того не желая, возвращаешься в дом свой. Здравствуй, комната нежилая. Светом вдосталь хочет напиться. Отвыкшие растворяться двери, ставни впустят солнце. Здравствуй, сестра-двойница, в зеркальном рабстве. Все ли здесь постояльцы — стулья, тихие вещи? Тянется глянцевая за пальцем полоса по обложке, блещет чашки фарфоровый локоть, бок о бок с пыльным кувшином — лучше не трогать. Не внушать надежды. Эти сонные вылазки полуслепой души нам позволены тем же, кто, в одночасье, отменит и жизнь, и то, что за нею брезжит все эти комнаты наши пустые и снов небрежность. Сумерки счастья. 02/ 2004 «Приблизившись, дурнеет долгожданный…» Приблизившись, дурнеет долгожданный, теряет очертания, ветшает день праздника. В стакане многогранный отец хлопочет, сам себе мешает, и комнатой обёрнуты блестящей шары, шары, на каждом – голубое клеймо окна, и бабушки сидящей коричневое зеркало вмещает рембрандтовскую оторопь. Рябое в серванте – ёлка, висельница, юрта? Цветная драка? Завтрашнее утро уже в Китае, нож, тарелка, десять, тарелка, нож, ребёнок, всё, садитесь, не ставь на край, прольёшь. Надкушен месяц. Tарелка. Нож. Обряд Дитя зимой. капустная слышна присловица « …а то закоченеешь, простынешь». Кофты синяя, за ней еще одна, вот пуговицы, вникшие в свои оконца шерстяные, друг за другом, потом лицо, в точь пуговица, и — «Не туго?». Потрескивая, вырвется на свет из жаркой шапки прядь, к ладони припасть. Назад. Она опять. В картонный, нога не попадает, нет, ниц, валенок… И, стиснута вокруг цигейковой заботой, плотным крестом платка, резинками вдоль рук, воротником бесповоротным, обёрнутая темнотой, родным усердием (и был вес тяжек), длилась жизнь. Я помню только то, что кончилось. Как холодно. Не вырвись. |
