Чимину самому было интересно, он взял за привычку пролистывать список контактов, каждый раз останавливаясь на «Блондин из клуба» и зависать, колеблясь, стоит ли звонить.

***

Сокджин протяжно стонал, седлая бедра своего альфы, закидывая голову назад и сбивая дыхание в беспощадном ритме. Ему нравилось то, как Намджун обхватывал своими большими руками его талию, сжимал до синяков, грубо насаживал и не позволял расслабиться, заставляя прыгать и извиваться, как лизал твердые горошины сосков и оставлял бесчисленные засосы по всему телу, позволяя омеге себя царапать и украшать следами зубов. Альфа пристрастился к податливому телу, стал искать в нем утешение все чаще и чаще, уже не мог прожить и дня, не врываясь в него, не овладевая ним.

Намджун привез Джина в его квартиру на следующее утро после того, как отпустил Тэхена. Ему было тяжело видеть своего омегу в роли узника, но и страх того, что Джин закроет дверь на замок, больше не впустит — тоже поселились в сердце. Тем не менее, под одобрение Вантхана, альфа решился на такой поступок, к которому еще и собственная метка на любимом теле способствовала.

Джин и вправду в первый же вечер не открыл двери, но после сломанного замка и сорванных петель, Намджун толчками вбивал ему информацию о том, что игнорировать своего альфу не стоит, раскатывал Джина прямо по полу в прихожей, грязно поливая его не самыми приятными эпитетами, но после — нежно целуя и оставаясь до утра, так как замок то сломан.

Альфа безумно любил черные волосы Джина, всегда тянул за них, мучая Джина и доводя его до истерик. Иногда мог просто их гладить, особенно, когда омега голый лежал на его груди и почти то урчал от таких ласк.

— Я хочу устроиться на работу.

У Джина была хороша работа менеджера, но пропав на несколько недель, его, после появления, заставили написать заявление по собственному желанию и еще и кинули напоследок, что ответственности в омеге ноль.

— У меня есть деньги, — Намджун искренне не понимал, почему Джин упорно игнорировал его предложения помочь, но всегда покупал омеге продукты, желая, чтобы тот экономил свои сбережения, баловал подарками и сладким, несколько раз сказал, что он бы спонсировал клуб знакомств — Джин ему рассказал, почему к нему тогда заявились двое альф, мстили за отвергнутое предложение. Но только омега лишь жался ближе, глядел на тусклые серые волосы своего любовника, сильнее вдыхал запах бергамота и отвечал, что он не подстилка, а спонсора найдет не через постель, а через понравившуюся идею. Впрочем, так и не мог найти.

— Засунь себе в задницу свои деньги, — омега всегда обиженно шипел и норовил укусить, но лишь слышал в ответ смешки и неизменное «я лучше тебе в заднице засуну, но не деньги».

И любил он божественно. Намджун умел брать по-всякому: бесчувственно, как привокзальную шлюшку, поворачивая к себе задом и грубо насаживая. Умел нежно входить, не разрывать зрительный контакт во время всего соединения, целовать все тело и шептать, что у него лучший омега, обводить языком свою метку и доставлять неземное удовольствие. Но больше всего Джину нравилось, когда Джун соединял эти две крайности, заставлял скакать на себе, но в тот же момент любил, целовал так, будто в последний раз.

Даже Новый год провели они вместе. Джин стонал под своим альфой и его совершенно не заботило ничего, только большой член внутри, пальцы на бедрах, губы на губах. Крышу рвало от желания и похоти. Вот только была ли в этом коктейле любовь? Джин все чаще думал об этом, когда Намджун уходил.

Когда Намджун однажды заявился в синяках, Джин долго обрабатывал все ссадины, целовал избитое тело и лишь жалостливо качал головой.

— Один ублюдок напал на моего омегу, когда мальчишка отказался за бесплатно обслужить.

Джин уже после слова «моего» выронил стеклянный чайник с заваркой. Он усиленно пытался игнорировать тот факт, что встречался с сутенером, даже слушал написанную Джуном музыку, рассказал папе по телефону, что его мужчина — композитор. А одно короткое слово выбило его из колеи, сперло легкие и заставило карточный домик иллюзий рассыпаться, попутно оголяя все страхи.

— И что, хён, ты вступился? — Джин проигнорировал подорвавшегося альфу, который тут же начал помогать собрать осколки стекла.

— Ну да, а как иначе, — он заметил кровь, стекающую по пальцах омеги, порезался, пока собирал осколки. — Давай, я обработаю.

— Нет, — омега вырвал свою руку из чужой хватки. — Иди к своему мальчику, ему ты сейчас нужнее.

— Джин.

— Иди к черту! — Омега уже не контролировал рыдания, они раздирали глотку и душили. Сломленная гордость со всех сил кричала, что нельзя было впускать с самого начала, нужно было убежать из города после первой встречи, испариться после первого поцелуя. Теперь уж альфа не отпустит, он будет так мучить до конца.

Можно смириться, попробовать принять, закрывать на все глаза, игнорировать боль в районе сердца и корить себя за то, что так быстро привязался, вот только смысла нет. Намджуну все равно.

— Успокойся, Джинни, — альфа протянул к нему руки, а сердце только больше заныло.

— Какой мой любимый цвет? — Сквозь слезы и обиду. — Какую музыку я слушаю? Любимый фильм? Что я люблю делать? Кем я восхищаюсь? На кого я всегда жалуюсь? Что я ненавижу делать? Люблю ли я готовить?

— Джинни… — Альфа понял, к чему он ведет.

— Ты приходишь только ради секса, хотя у тебя самого есть бордель. Зачем ты поставил мне метку? — Неконтролируемые крики срывались с уст омеги, но он не хотел успокаиваться, ему нужно было выплеснуть вопросы, терзающие и унижающие и без того разнесенную в щепки гордость.

— Я скажу один раз. — Такого Намджуна омега узнал сразу же. Альфа подобрался, с виду ощетинился, а его взгляд сразу пробрал до холодка по спине, казалось, что он сейчас ударит, размажет по паркету и украсит все своим безразличием. — Я люблю тебя.

— За что? — Джину было похуй, испепеляют его взглядом или нет. Ему нет дела до грозного выражения лица альфы, его задетое самолюбие застилало взор, не давало увидеть темноту, в которую превращался Намджун.

— Закрой рот. — Намджун тихо бросил, а сознание вырисовывало ему папу, которого он искренне ненавидел, и на которого Джин был так до одури похож. Вот только папа умер, а Джун навсегда обозлился, ведь именно из-за него и попал в детский дом.

— Ублюдок!

Джин пытался справиться с шоком, когда Намджун ударил его, обжигая щеку больно пощечиной. Он упал на пол, прямо туда, где была разлита заварка чая, прижал руку к горящей щеке и уставился в одну точку, чувствуя, как все внутри рушится. Он абстрагировался от мира, не видел Намджуна, который ходил туда-сюда и сживал руками голову, пытаясь подавить в себе агрессию, которую долгими годами унимал при помощи консультаций психолога, музыки, разговоров с Юнги, вымещал все в бизнес — агрессивно заявлял свои права и брал то, что ему было нужно. Вот только вымещать это все на слабом омеге — было подло, поэтому он, последний раз взглянув на Джина, захватил свое пальто и хлопнул входной дверью, оставляя все как есть.

Сейчас не было ничего важнее, чем глоток хорошего алкоголя, а потому Намджун направился в их с Юнги студию, отчетливо помня, что оставил там в шкафу импортный коньяк. Вот только студия была не пуста, а сам коньяк вливал в себя Мин, от чего Ким присвистнул, уселся прямо на пол, следуя примеру друга, и хлебнул с горла.

— С чего такая пьянка? — Намджун поморщился из-за сильного алкоголя.

— Я трус.

— Да нет, вроде, — Джун почесал затылок и стянул с себя пальто, бросая на диван.

— Это был не вопрос. Помнишь того паренька, с которым я познакомился в клубе твоего омеги? — Юнги был первым, кому Джун сказал, что пометил Джина.

— Да, поблагодари его от меня, если бы не он, я бы и не встретил Сокджина. — Джун сделал еще несколько глотков, но с глаз не уходила сцена, в которой Джин сидел на полу, тер щеку и плакал. Захотелось вернуться в квартиру, умолять простить, но он лишь сильнее сжал горлышко бутылки и слушал рассказ о том, как какой-то там Чимин потерял память, а у Юнги диссонанс.