Могу – и не прикасаюсь к жене.

Несколько раз я ездил к родителям. Им, вопреки всему богатству и статусу, нужно было то же самое, что всем людям их возраста во все времена. Чтобы сын, на которого они всегда надеялись, просто приехал, поговорил, выслушал – пусть и не в первый раз – их воспоминания о прошлом. Пересмотрел фотографии, начиная с детских, погулял со старой собакой.

Как я чуть не выдал себя, когда в первый раз мне навстречу выбежал старый огромный лохматый пес и, встав на задние лапы, опустил передние мне на плечи. Оказывается, мне становится страшновато, когда такая большая собака так быстро бежит прямо на меня. Но я почесал любимца родителей за ухом, а он помотал головой, обнюхал меня, убежал и улегся у ног матери, сидевшей в кресле.

- Не узнаёт! – только и мог воскликнуть я.

Отец вздохнул.

- Да уж, старина Чак совсем сдавать стал. Он и миссис Хьюз недавно облаял, а ведь она у нас частая гостья.

- Конечно, я изменился после операции, на другие сигареты перешел, и курить стал меньше, вот он меня и не узнал, - я уцепился за эту спасительную нить.

Старики у первого Уэсли замечательные. Он был дурак, что их не ценил. А я бы и чаще приезжал к ним поболтать – но тоже опасно. Слишком заметная получится перемена.

Кресло министра всё больше напоминало мне Железный трон.

========== Глава 46. Махмуд Т. ==========

К февралю скандал вокруг «Бэконсфилдского дела» окончательно утих, я «стал на ноги» и из клиники переехал в отчий дом. Мать говорила, что отец твердо решил оставить мне как можно меньше напоминаний о бурном прошлом: прислуге велел молчать, телефон и компьютер мне были куплены новые, чтобы не оставалось ни единого напоминания о прежних друзьях и вкусах, одежду заказали новую, в более сдержанном стиле, тем более, что после клиники я очень исхудал.

Еще месяц ушел на оформление новых документов. Страх разоблачения то отступал, то снова поглощал меня, будто глубины моря. Большую часть времени я занимался в домашнем спортзале, приводя тело в норму после вынужденного постельного режима. Смотрел фильмы, в глубине души удивляясь, как много всего я не видел раньше.

«Раньше». Даже в мыслях я боялся позволить себе слова из прошлой жизни.

Я много читал – книги позволяли забыться и представить себе тот мир, которого я не знал. Подобно хамелеону, я приспосабливался под обстановку, менял почерк, вырабатывая что-то среднее между «собой прежним» и «собой новым», ссылаясь на то, что после травмы и «прошивки» пальцы слушаются хуже прежнего. Под этим же предлогом и якобы для того, чтобы расслабиться и попытаться что-то вспомнить, я начал раскрашивать раскраски.

Отец смотрел на мои занятия скептически. Кажется, для него главным было то, чтобы я не создавал проблем и не возражал против смены обстановки. Я держался вежливо, играя роль послушного сына. Ни слова не говорил, когда он вспоминал о «моих» прошлых проступках.

От раскрасок я перешел к рисункам, намеренно слабым и детским – в прошлой жизни я рисовал так разве что в младших классах. И понемногу намекал, что раз уж политическое или финансовое поприще для меня теперь недоступно, я могу заняться искусством.

Мама меня поддерживала. Отец почти не хотел видеть меня и общаться со мной. «Деятель искусства из тебя, как из горбуньи балерина! Но лучше уж занимайся своей мазней, главное, чтобы ты мне проблем не создавал, остальное меня не волнует».

В мае я вылетел в Ниццу к родным мамы – тете Фатиме и дяде Мураду. Они, насколько я успел понять, видели «прежнего меня» еще ребенком. Но, наверное, они были в курсе аварии и скандала вокруг нее.

Перед вылетом я места себе не находил. Почему Заганос убедил меня занять место Мехмета?! Почему я поддался, уступил?..

Мы совершили преступление.

Разве в нашей воле было решать, кто достоин жизни, а кто нет?!

А вдруг меня разоблачат на паспортном контроле?..

И вряд ли в семье Тугрил мне будут рады, зная про «Бэконсфилдское дело».

Я расплачивался если не за свои грехи, то за проступки человека, жизнью которого теперь жил.

В аэропорт меня сопровождала мама – после клиники я с трудом привыкал к нормальной человеческой жизни. Шум сбивал меня с толку, мне постоянно хотелось где-то спрятаться.

На мое счастье, людей, которые просто боялись полетов, оказалось достаточно, чтобы мое поведение не выглядело странным. Контроль перед вылетом я прошел. В салоне же моей соседкой оказалась приятная молодая женщина, которая с сочувствием спросила:

- Впервые летите?

- Д-да, - кивнул я.

- Попросите у стюардессы минеральную воду и таблетки от укачивания. И если у вас есть плеер с наушниками, послушайте музыку. С наушниками в ушах немного легче. Во всяком случае, мне помогает. Заодно отвлечетесь.

Я слушал какую-то выбранную наугад в плеере аудиокнигу, не особо вникая в смысл. Меня больше беспокоило, хватит ли моего знания французского для нормальной жизни и как примут меня «родственники».

Каждая минута тянулась, будто целый год. Мне казалось, этот перелет никогда не закончится. Хотя вряд ли мы летели так долго: выходя, я слышал, как какие-то мужчины в деловых костюмах переговаривались о том, что не успели выспаться, а впереди тяжелые переговоры.

*

В аэропорту в Ницце меня встречали двое: высокий светловолосый мужчина в темно-синей футболке и потрепанных джинсах, и изящная женщина, похожая на танцовщицу из иллюстраций к восточным сказкам.

«Мои» дядя и тетя.

- Добро пожаловать, Мехмет! – мужчина похлопал меня по плечу. – Как время летит, ты совсем уже взрослый стал. Так похож на Айлин.

- С-спасибо, дядя, - пробормотал я, смутившись. – Спасибо, что вы приехали за мной.

- Не робей, парень. Пойдем, сейчас мы по пути заедем в магазин и покатим домой. Что-то не похож ты на того отвязного мажора, которого мне Касим расписывал. Признайся, вы с отцом просто не поладили? Я всегда говорил Айлин, у ее избранника замашки комиссара полиции.

- Мурад! – воскликнула тетя. – Если ты не поладил с мужем сестры, это еще не значит, что он плохой человек.

- Я сам виноват, - вздохнул я. – Я был… не в себе, когда сел за руль, и попал в аварию. Машина была неисправна, но всё равно… я должен был раньше об этом подумать,… были жертвы… правда, я и сам всего не помню. После аварии я… потерял память.

- Наверное, это к лучшему. Ты хотел бы об этом вспоминать? – резковато сказал дядя Мурад. – Сразу тебе скажу, Айлин просила меня дать тебе шанс и помочь тебе начать жизнь заново, под новым именем и в другой стране, и ради нее я согласился. По сути, я тебя не знаю и не могу судить, как ты жил раньше. Я в твои годы тоже был не пай-мальчиком. Всё зависит от тебя. Будешь жить с людьми в мире, никто тебе и слова не скажет. Нет – придется отвечать за свои поступки, ты уже давно не подросток.

Больше о прошлом не было сказано ни слова. В пути мы молчали. Сначала заехали в магазин, и я помог тете донести сумки до машины и аккуратно сложить вещи так, чтобы они занимали поменьше места. Потом под какую-то радиопередачу добрались до дома за городом.

Кузина Симона встретила меня менее благосклонно, чем ее родители. Оглядев меня сверху вниз презрительным взглядом, сказала:

- Так вот ты какой, наш английский родственник. На всякий случай, тут тебе не Лондон и вытаскивать тебя за уши из неприятностей никто не будет. И на то, что я буду тебя развлекать, не рассчитывай, у меня сессия на носу.

Девушка была очень похожа на мать, но темные волосы были по-мальчишески коротко пострижены, и вела себя она более воинственно, чем спокойная и немного медлительная Фатима.

- Не беспокойся, - сказал я. – Постараюсь не слишком тебе надоедать.

- Симона, Махмуд прошел через такое, чему не позавидуешь, и чего бы он ни натворил раньше, к нему нужно быть терпимее, - мягко заметила тетя. – Я не требую от тебя проникнуться к нему родственными чувствами, но хотя бы не напоминай ему о прошлом.

Мне было неловко. За обедом я еле-еле поел – кусок не лез в горло. Я рад был, когда смог закрыться в отведенной мне гостевой спальне.