Сначала траншея была неподвижна, потом зашевелилась, один за другим бойцы выскакивали и кричали. Я ничего еще не слышал, но знал, что они кричат.
Антонов посмотрел по сторонам, обернулся, увидел бегущих за ним, рассмеялся и снова крикнул пронзительно и звонко. Слов я опять не разобрал. Мои расчеты стояли у пулеметов и ждали команды. Я показал, где им следует занять новые огневые позиции. Бойцы покатили пулеметы, стараясь догнать седьмую роту.
- Не отставай, ребята! - крикнул я и обрадовался, услышав свой голос.
До сих пор немцы отползали, поддерживая друг друга огнем и подчиняясь командам, которые то и дело слышались с их стороны. Сейчас они начали отходить беспорядочно.
- А-га-а-а! - услышал я торжествующий крик Антонова. - Побежа-а-али!
Больше я в бою его не видел.
Роты устремились за танками азартно и зло. Вскинет боец винтовку к плечу, выстрелит раз-другой и опять вперед, с криком и руганью. Так и бежит он, обалдевший от радости, опьяненный успехом и уверенный, что наша взяла, что победа за нами, что товарищи рядом с ним, что им тоже хорошо, как и ему. Будто это последний бой в этой войне!
Так и бежит он, пока не будет сбит и оглушен чем-то горячим и острым, пока не упадет на землю головой вперед, уткнувшись лицом вниз и не почувствовав, как острые мерзлые комья земли вошли в его разгоряченную кожу.
И долго он будет так лежать, не замеченный никем, и уже никогда не сможет ни подняться, ни крикнуть. Лишь мозг его еще какое-то время будет работать, как это бывает во сне, и навевать ему что-то из его прошлой, такой короткой и такой неповторимо счастливой жизни.
А товарищ его, упиваясь победой, пробежит мимо, надеясь на то, что идущие позади окажут помощь тому, кто нуждается в ней, и твердо зная, что главное сейчас - победить врага, любой ценой одолеть проклятого.
Когда кончился бой и немцы были отброшены далеко за высоту, где зацепились, чтобы снова атаковать и снова лезть вперед по нашей земле, я привел остаток роты в порядок и решил навестить Антонова в седьмой роте.
Новый комбат, бывший командир пулеметной роты, сказал мне, что Антонов убит. Я попросил разрешение найти его и похоронить. Комбат разрешил. В штабе батальона мне сказали, что два солдата из музыкального взвода уже выехали в поле, чтобы собрать и похоронить погибших.
На поле, где только что прошел бой, я увидел этих музыкантов. Они укладывали убитого в телегу, где уже лежали четыре окровавленных бойца. Не обращая внимания на меня, музыканты деловито осматривали поле боя и, завидев мертвого, подводили к нему телегу, в которую была впряжена молодая статная кобылица. Один из них, совсем старый, хмуро ворчал на кобылу, недовольный тем, что она все время пытается что-то сорвать с земли:
- Ну, балуй еще!
Подойдя к убитому, старик по-хозяйски брал его за плечи и командовал молодому:
- Ну-ка, подмогни за ноги.
Тот боязливо прикасался. Недовольный старик ворчал:
- Бери как следует. Что, у тебя руки-то отсохли? Бери покрепче!
Тот брал покрепче, и они забрасывали труп на телегу.
Мне показалось, что старик уже привык к такой работе, а молодой так, видно, и не привыкнет к ней никогда.
Старик деловито подходил к убитому и объяснял напарнику:
- Ишь, прямо в сердце попало. Как она его сразу опрокинула, экого детину... Это не из автомата: он не может так сделать. Это из винтовки.
Так они переходили от одного к другому, разглядывали каждого, и старик говорил уверенно:
- Ну, этот уже не жилец. Кладем.
- Да погоди ты, - просил молодой. - Может, еще живой? Может, еще что сделать можно?
- А что годить-то? - торопил старый. - Вишь, не дышит и посинел...
И торопливо брал за плечи убитого.
Мы с молодым музыкантом на Антонова наткнулись одновременно. Я не знал, что делают в таком случае. Только пилотку снял и остановился в молчании. А молодой испуганно и радостно одновременно крикнул своему товарищу:
- Смотри-ка, лицо-то какое! Улыбается, что ли? Обрадовался чему?
Тот неторопливо подошел, долго и внимательно смотрел на Алексея Антонова и рассудил здраво, ибо он был намного старше и меня, и своего товарища:
- А ты знаешь, это счастливый. Видно, думал о чем-то уж больно хорошем. Тут она его и свалила... Вишь, осколком по шее? Легко умер.
Старик посмотрел на меня и спросил:
- Знакомый, что ли?
- Друг, - ответил я.
- Хороший человек был, потому и умер легко. Взял он Антонова за плечи, сказал младшему:
- Ну-ка, подмогни. Берись за ноги.
Они положили его в телегу осторожно и аккуратно, выказывая явное уважение.
Когда я уходил, старик сказал:
- Ты не горюй. С нами еще незнамо что будет, а экой смерти-то позавидовать можно...
ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ
Стрелковая дивизия попала под молот немецкого наступления, на какое-то время, которое показалось нам вечностью, задержала его, но, не выдержав многократного превосходства во всем, распалась как соединение.
Сначала она действовала частями, потом расползлась, будто по швам, и, окончательно потеряв равновесие, отчаянно отражала врага мелкими группами и отходила, затравленная, обескровленная.
Убитые бойцы, командиры и политработники, наспех захороненные или оставшиеся лежать, забытые там, где их настигла смерть, обозначали пути отхода наших войск на восток. Раненые шли вместе с войсками и с поля боя не уходили. Командиров, которые не могли двигаться, красноармейцы несли на руках.
Нечего греха таить, кое-кто из наших оставался в лесах и болотах, чтобы переждать и испытать судьбу. Но таких было немного.
Потом в высших штабах несуществующую дивизию расформируют, отберут у нее номер, и она не только фактически, но и юридически перестанет существовать. И о ней забудут, будто ее никогда не было, хотя для конечной победы над врагом она сделала не меньше, чем другие дивизии, вошедшие в историю как победители.
Я в то время был командиром пулеметного взвода, тем самым средним командиром, который в бою живет, как считают военные историки, в среднем четыре дня. Тогда я, конечно, не знал, что вероятность выжить в этих условиях так ничтожно мала. Теперь-то ясно: судьба милостиво обошлась со мной.
Взвод, который я выводил из окружения, таял на глазах. В ежедневных стычках с немцами один за другим гибли мои бойцы.
Однажды мы неожиданно наткнулись на мотоциклистов и в редких кустарниках, где пытались было укрыться, вынуждены были принять бой. Из трех пулеметов "Максим" мы немало уложили врагов.
Когда кончились патроны, отошли. Не бежали, а отошли, отстреливаясь на ходу из винтовок. Из пулеметов вынули замки и забросили подальше. Когда вбежали в лес и отдышались, оказалось, что в кустарниках осталось пятеро наших.
Потом нас обстреляли на мосту. Четверо, идущих впереди, были расстреляны немцами из пулеметов: они упали на настил да так и остались там, а остальные бросились в реку. Немцы и по плывущим долго стреляли. К восточному берегу течением прибило только семерых. Несколько бойцов утонуло.
Нужно было срочно уйти в лес. В редком кустарнике нас могли запросто обнаружить. По дороге, которую надо было перейти, то и дело с грохотом проскакивали немецкие машины. Мой связной перебежками выдвинулся в канаву. Когда мы заскочили в нее и укрылись там, связной приподнялся, пригибаясь, вышел на проезжую часть, выпрямился, крикнул:
- Нет никого!
И в этот же миг, подпрыгнув, упал, а мы услышали очередь выстрелов. Внутри у меня будто провалилось все куда-то. Связной лежал неподвижно, поджав под себя ноги, схватившись руками за живот. К нему подкатили мотоциклисты и, не останавливаясь, открыли вправо и влево ожесточенный огонь. Тысячи пуль крошили, рубили, резали все по сторонам.
Мы прижались к самому дну канавы и ждали, когда их нечистая пронесет. Но им не было конца. Один из нас не выдержал, метнулся из канавы к кустам и сразу был убит наповал. Несколько мотоциклистов проскочили по обочине дороги и с ходу обстреляли канаву, в которой мы лежали. Не знаю, заметили они нас или нет. Может, заметили, но торопились. Когда мотоциклисты наконец-то исчезли, я поднялся, ощупал себя и, увидев лежавших бойцов, спросил:
