— Поправляйся, — только и успевает сказать он.
Тихий стук, и дверь открывается, впуская в комнату запах травяного чая и мамины глаза, заставляя Тоору со смехом и шутливыми обвинениями в сторону Иваизуми подпрыгнуть с кровати. Мама улыбается и предлагает выпить чаю, но оба отказываются: Хаджиме потому, что не любит чай, Тоору потому, что «Спасибо, но мне пора».
Он и правда уходит. Не реагирует на уговоры мамы Иваизуми, не остается еще на часок, а Хаджиме проклинает свою природную невнимательность, запихивая незамеченную салфетку в ящик стола, и задается единственным вопросом: зачем он вообще приходил? Ночью Иваизуми впервые за много дней спит крепко, и ничто не тревожит его сон. Утром он чувствует себя так хорошо, что даже решает пойти в школу, а родители удивляются внезапной бодрости их сына. Отец спрашивает, не принимает ли его единственный ребенок наркотики, на что тот закатывает глаза и демонстративно задирает рукава.
— Нет, пап, — уже не так энергично отвечает он. — Не колюсь, не курю и не нюхаю.
В школу он уходит с меньшим энтузиазмом, чем думал.
На первый урок Хаджиме опаздывает. Тихо постучав, он открывает дверь и входит почти неслышно в темную комнату с зашторенными окнами. Сначала Иваизуми не понимает, что происходит, потом думает, что ошибся кабинетом. Но видит небольшой проектор, белую доску с изображенными на ней далекими звездами и припоминает, что в кабинете физики что-то такое было. Учитель, стоявший рядом с проектором, переводит на него взгляд и кивает на свободное место в углу.
Рядом с ним сидит Тоору. Хаджиме даже не удивляется этому. Учитель рассказывает, что на самом деле мы видим звезды не в их настоящем виде, а как старые фотографии, и чем дальше звезда, тем фотография старше. Ойкава на секунду отвлекается от экрана, чтобы посмотреть, кто сел рядом с ним, улыбается, скомкано здоровается и снова смотрит на экран, боясь упустить даже самую незначительную мелочь. И Иваизуми не удивляется и этому: тяга Тоору ко всему сверхъестественному сильнее даже земного притяжения.
На экране появляются десятки разных галактик, и Хаджиме невольно замечает, как на губах Тоору появляется улыбка, а сам он тянется к белому полотну. Почти незаметно, но все же ощутимо. Учитель рассказывает, что галактики бывают спиральные и эллиптические, и Ойкава поворачивается к другу и тихо спрашивает:
— Правда красиво, Ива-чан?
А Иваизуми не нужны проектор и доска, чтобы увидеть космические тела. В глазах Тоору виден и огромный по сравнению с Солнцем Альдебаран, и вся Туманность Андромеды, и крохотный Сириус Б. И Хаджиме зависает, пока не замечает взволнованный взгляд Тоору и не слышит:
— Эй, ты чего?
— Да, — говорит он и отворачивается. — Красиво.
***
В школе начинаются летние каникулы — самые длинные в учебном году. Иваизуми не просто не выходит из дома: не покидает и собственной комнаты. Он не отвечает на звонки, игнорирует присылаемые ему десятками сообщения, а пришедших однажды повидать его Ханамаки и Матсукаву разворачивает в обратный путь прямо с порога. Усталость с каждым днем одолевает его все сильнее. Хаджиме не находит сил даже для того, чтобы лишний раз подняться с кровати. На третий день каникул он снова начинает кашлять и выплевывает на ковер кровь.
В конце недели мама — славная, но совсем не настойчивая женщина — предлагает ему все же поехать в запланированную ими уже давно поездку. Хаджиме снова отказывается.
— Прости, мам, — слабым голосом говорит он. — Я просто хочу побыть один.
В голове его матери проносится мысль, что Иваизуми и так всегда один, и пусть он хоть иногда приглашает своих друзей в дом, но вслух она этого не говорит и не скажет, наверное, никогда. В конце недели его родители, оставив денег еще на неделю, уезжают, оставив Хаджиме наедине с его кровавым кашлем, который покидать его не намерен, уж точно.
С каждым днем он спит все дольше. Поздно встает, рано ложится. И просыпается по ночам с неуемным кашлем и желанием придушить себя своей же подушкой. Иногда его отпускает, и он снова может спать спокойно. Иногда нет, и тогда он вынужден справляться со жгучей болью в груди теплой водой и всевозможными таблетками. Сначала это даже помогало.
В какой-то из дней — Иваизуми уже не помнит, в какой — он просыпается не так, как всегда. Он не чувствует ни боли, ни душащего кашля. Только безграничный покой. Кто-то почти невесомо касается его щеки и чертит невидимую линию от скулы до подбородка, и Хаджиме в страхе открывает глаза. Ойкава лежит на боку лицом к нему зеркальным отражением его самого и смотрит в чужие глаза.
— Я думал, ты спишь, — только и говорит он, растягивая губы в улыбке.
И никаких объяснений. Ни как он сюда попал (Иваизуми был более, чем уверен, что Тоору сделал дубликат ключа от входной двери его дома, но все же хотелось услышать об этом от самого Ойкавы, а не плутать в догадках, думая, так это или все же нет), ни что делает здесь и, тем более, ни почему лежит сейчас в его кровати и ведет себя так, будто это нормально — прийти к нему среди ночи, залезть в его постель и ко всему этому наглым образом разбудить. Хаджиме морщится.
— Спал, — недовольно ворчит он.
Глаза его случайно цепляются за чужие, и через секунду Иваизуми уже не может отвернуться. Искорки из глаз сыпятся на него пригоршнями звездной пыли, заставляя разгладиться морщинку между бровей. Тоору что-то говорит ему, улыбаясь, а глаза его начинают сверкать еще ярче. И звезды в них красивее, чем за окном. Ойкава говорит и говорит, будто читает заклинание, оглушающее слушателя и заставляющее его ни в коем случае не отводить взгляда. А звездная пыль его глаз — будь она настоящая, не исчезающая после пересечения границы, установленной радужной оболочкой — засыпала бы Хаджиме с головой и начала мелкими порциями осыпаться на пол.
В какой-то момент — Иваизуми не успевает заметить — их лица оказываются слишком близко, а губы соприкасаются, и Иваизуми неожиданно для себя закрывает глаза, отдаваясь ощущениям. В его теле появляется какая-то незнакомая ему ранее легкость, будто он не весит и фунта, и дышать становится гораздо легче, чем когда-либо, и Хаджиме хочет сохранить эту легкость как можно дольше.
Губы Ойкавы теплые и шершавые из-за трещинок. Иваизуми видел много раз, как Тоору кусает их и облизывает в ветреную погоду, так что шероховатость — ожидаемое явление. Прямо от них — от неровных губ — растекается приятное тепло, собираясь где-то внутри упругим комочком и заставляя застывать от предвкушения чего-то непривычно приятного.
Иваизуми касается ладонью чужой шеи, зарывается пальцами в волосы, и Ойкава прижимается к нему сильнее и дышит так часто и глубоко, что и у самого Хаджиме сбивается дыхание. Он кладет руку на чужое предплечье и чувствует под пальцами голую кожу. Он не успевает подумать, видел ли куртку нежданного гостя, как губы Тоору перемещаются на его шею. «Какая куртка? На улице лето», — думает Хаджиме и снова забывает обо всем, кроме чужих прикосновений.
Тело Тоору будто раскалено до немыслимой температуры. Места, где он притрагивается к Иваизуми, почти плавятся от жара. Ойкава оставляет на его теле после своих пальцев оголенные нервы, словно хочет оставить о себе память. Словно это расплата за подаренные им звезды и возможность дышать. Хаджиме приоткрывает глаза, чтобы снова увидеть далекие огненные клубочки, но ни их, ни звездного пепла — ни единой крупицы — нет. Только флуоресцентные подобия звезд светятся желто-зеленым на его потолке.
Разум трезвеет. Хаджиме хватает друга за плечи — останутся синяки — и почти отталкивает от себя.
— Уходи, — хрипло говорит он. Ни слова больше.
Глаза ничего не понимающего Тоору быстро стекленеют, становятся влажными и начинают опасно блестеть в уголках капельками слез. Иваизуми убеждает себя, что так и должно быть. Через минуту в комнате нет и следа присутствия Ойкавы. Только захлопнувшаяся входная дверь напоминает о том, что Хаджиме посещал хранитель звездной пыли.
