— Ну вот видишь! — обрадованно воскликнула Мария. — А что касается меня, так, может быть, тебе все-таки когда-нибудь удастся хоть ненадолго вырваться сюда, может быть, ты сумеешь уговорить Джеймса… Что в этом такого?..

— Нет. — Луис отрицательно покачал головой. — Я думаю, нет. На это нельзя рассчитывать.

Мария капризно передернула плечами.

— Фу! Почему такие строгости! Я не понимаю! Говорят, все большие ученые — ужасные самодуры. И твой Джеймс, наверно, тоже. Какая необходимость в том, чтобы ты не смел даже выйти оттуда?

— Хотел бы и я это знать… — сказал Луис. — Хотел бы…

— Так ты спроси Джеймса! Отчего ты сразу не спросил его? Или ты спрашивал?

Луис опять покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я не спрашивал. Он бы все равно не ответил. Или бы сказал неправду. А зачем вынуждать человека говорить неправду?

— Ладно, не ломай голову, — сказала Мария. — Все равно, что бы там ни было, а я очень горжусь тобой. Очень, очень. И ты всегда это должен помнить.

— Хорошо, — улыбаясь и на мгновение прикрывая глаза, сказал Луис. — Я буду помнить.

На другой день в отеле «Виктория» Луис Мориолло, ассистент, 27-летний, подающий надежды ученый, подписал контракт, согласно которому становился сотрудником лаборатории доктора Джеймса сроком на пять лет. При подписании контракта сам доктор Джеймс не присутствовал, его интересы представлял молчаливый человек в солнцезащитных очках и спортивной куртке.

А еще через неделю Луис покинул родной город, с тем чтобы вернуться обратно спустя пять лет. На аэродроме его провожала Мария и двое давних — еще школьных — друзей. В тот день светило яркое солнце, и Марии приходилось заслоняться ладонью, чтобы увидеть, как Луис, высокий, худощавый, легко взбегает по самолетному трапу, как ветер шевелит его волосы, как чуть запрокидывает он голову, чтобы в последний раз оглянуться на тех, кто пришел проводить его…

Когда Мария, бодрясь, пытаясь успокоить Луиса, уверяла его, будто пять лет пролетят быстро, и не заметишь, она, конечно, кривила душой и сама не очень-то верила в то, что говорила. И все же она не могла предположить, что эти годы будут тянуться для нее с такой долгой и тоскливой томительностью. Время от времени она получала от Луиса, нет, даже не открытки, не письма, а скорее теле- или радиограммы, из которых явствовало, что он жив, здоров, помнит и любит. Мария хорошо знала его характер, знала, что, когда он увлечен работой, никто и ничто не может заставить его сесть и написать обстоятельное письмо. Так что спасибо и за эти торопливые строчки. Однажды в своем письме она все же заикнулась о том, что очень скучает и не мог ли бы он все-таки выбраться пусть даже на самое ничтожно короткое время? Он ответил так же лаконично, как и прежде: «Исключено». И она поняла: значит, действительно исключено, и больше уже не возвращалась к этой теме.

Судя по всему, дела Луиса шли успешно. Даже очень успешно. Во всяком случае, нет-нет да и проскальзывало его имя в газетах, в телепередачах, в научно-популярных журналах, которые заботливо приносили Марии друзья Луиса. «Уравнение Мориолло», «гипотеза, которую выдвинул Луис Мориолло», «формула Мориолло»…

А между тем минул лишь второй год контракта.

«Это невероятно, — говорили друзья Луиса. — В это трудно поверить. Чтобы за два года человек, пусть он даже трижды талантлив, мог достичь столь многого… Это выше человеческих сил. И это ведь лишь то, что всплывает на поверхность, до чего добираются журналисты, что становится известно. А наверняка есть еще и такое, что держится в секрете, что не выходит до поры до времени из стен лаборатории. Так что можно себе представить… Нет, нет, это не поддается никакому воображению…»

«Уж не хотите ли вы сказать, что Луис приписывает себе чужую работу, чужие открытия?» — обиженно спрашивала Мария.

«Нет. Но… Все это слишком фантастично…»

«Они говорят так, потому что завидуют Луису», — думала Мария. В душе она гордилась тем, что в свое время не помешала ему принять предложение доктора Джеймса и уехать. «Если бы я очень захотела, он бы, конечно, остался», — говорила сама себе Мария. И это утешало ее.

И все-таки иной раз тревога и тоска овладевали ею. Однажды ей приснился сон. Ей приснилось, будто они с Луисом стоят по обе стороны пропасти и пропасть эта медленно, но неуклонно растет… Этот сон не то чтобы показался ей вещим, просто он очень точно выражал все, что она ощущала, чего страшилась. Чем чаще имя Луиса мелькало в газетах, тем страшнее становилось Марии. «Тот, кто поднимается вверх, невольно уходит, отдаляется от того, кто остается внизу» — такие мысли нередко одолевали Марию. «Что я ему теперь? Разве он не найдет теперь женщину, куда более достойную его?»

Марии казалось, что отчужденность между ними растет гораздо быстрее, чем идет время. Иногда она и сама пыталась убедить себя, будто постепенно становится равнодушна к нему. Но стоило ей только услышать его имя или произнести его самой, мысленно, как волнение охватывало ее и она понимала, что любит Луиса по-прежнему, а может быть, и еще больше, чем прежде…

Хоть и медленно, но время шло, двигалось, и чем ближе становился срок истечения контракта, тем сильнее тревога и страх овладевали Марией. Ей казалось, что в самый последний момент непременно должно случиться что-то такое, что помешает возвращению Луиса. Слишком долго, мучительно долго ждала она этого дня, чтобы поверить, что он действительно наступит.

Однако день этот все-таки наступил.

Если пять лет назад ярким солнечным утром Луиса провожали всего три человека, то теперь в аэропорт набилась целая толпа встречающих. Многим, кто хоть самую малость знал Луиса Мориолло, кто перекинулся когда-то с ним двумя-тремя словами, кто сыграл с ним партию в шахматы или пинг-понг, теперь непременно хотелось быть причастными к этому событию — возвращению знаменитого ученого в родные пенаты. Были здесь, разумеется, и просто зеваки, любители разного рода зрелищ, будь то проводы или встречи, похороны или юбилейные торжества, были и школьники-подростки, никогда прежде не видевшие Луиса Мориолло, но горевшие теперь желанием пойти по его пути, достичь тех же вершин славы, которых достиг он. Над толпой подростков колыхались самодельные приветственные плакаты и портрет Луиса. На портрете Луис был изображен в точности таким, каким видела его Мария пять лет назад здесь, в аэропорту: он улыбался и глаза его светились надеждой и радостной уверенностью…

Когда радиоголос, разносившийся под сводами здания аэропорта, возвестил, что пассажирский самолет, с которым ожидался и Луис Мориолло, прибыл, толпа встречающих заволновалась, задвигалась и Марию оттеснили в сторону, но все же ей удалось пристроиться так, чтобы хорошо видеть тот проем, откуда должны были появиться прилетевшие пассажиры. От духоты ли, от волнения ли сердце ее билось неровно и часто, отчаянными короткими толчками. Ладони ее вспотели, и лицо горело. Неужели в таком виде, в таком состоянии она и предстанет сейчас перед Луисом? Ей стало не по себе.

Но в этот момент сквозь дверной проем, закрытый бамбуковым, сухо позванивающим занавесом, начали выходить первые пассажиры. И Мария вся превратилась в зрение. Раньше она думала, что это только для красоты так пишут в книгах. Как это вдруг можно превратиться в зрение? Но теперь она сама испытала это. Не было больше ни вспотевших ладоней, ни горящих щек, ни отчаянно бьющегося сердца, ни духоты, ни толпы — ничего, было только зрение, обращенное туда, откуда должен был появиться Луис…

Однако его не было. Несколько раз, завидев высокую, худощавую фигуру, Мария вздрагивала, но тут же убеждалась, что ошиблась. Добрая сотня пассажиров прошла уже через зал прилета, поток этот уже начинал редеть, прерываться, а Луис все не появлялся.

И вдруг, похолодев, Мария ясно почувствовала, что он так и не появится. Сбылись ее худшие опасения. Что-то произошло. Что-то удержало его там, за океаном, какие-то силы не дали ему вернуться.