Этой весной я покинул свою уютную контору в банке, и Лиза предложила мне преподавать у ее знакомой в частной школе. Идея не вызвала у меня восторга, тем более что университетский профильный курс педагогики мне даже не нужно было забывать за ненадобностью – я его просто не освоил. Хорошо помню день, когда тысячи неприятных мелочей, сопряженных с работой по обману людей, канули в прошлое вместе с моим увольнением. Первое собеседование, которое я посетил после, проходило в некоммерческой организации для помощи детям с особенностями развития. Мне предстояло искать финансирование для благотворительных проектов. Может, так я хотел начать продавать добро вместо разорительных пакетов специальных предложений и мятых купюр валюты по грабительскому курсу? Конечно, я не думал об этом. Мне просто была нужна работа.

Банк совершенно не интересовали мои продажи. Куда важнее для них было озвучивание мной дежурных фраз, отчего работа сотрудников походила на запрограммированное общение клиента с роботом. Хотя, пожалуй, мы были даже больше ограничены в вариантах диалога, чем машины. У них всегда есть возможность ощутить на себе прелести «сбоя системы» и вырваться из заданного алгоритма. Мы были лишены и этого.

Несмотря на позицию руководства, я с большим теплом вспоминаю своих коллег. Многие ребята были талантливы, и от этого прожигание жизни за выполнением бессмысленной работы было еще мучительнее для нас. Впрочем, большинство смирилось и искренне не понимало, что все может быть иначе. Работа редко ассоциируется у людей с удовольствием, и потому мы готовы месяцы и годы напролет вкалывать ради мифической цели, после достижения которой все должно измениться. Никогда этого не случается, но вера не проходит.

Вообще это место в офисе показало мне взросление как труд, как знакомство с увядающей жизнью, которая билась раньше ключом, а теперь свелась к оцениванию стоимости еды и предметов обихода в своей почасовой ставке. Интересным отступлением из этого процесса было получасовое общение с коллегами во время пересмены. За пересчетом кассы мы старались успеть поговорить о чем-то за этими стенами, но почти всегда все сводилось к работе – часам прошедшим или грядущим.

Когда я покидал офис, ставший в одночасье чужой, в автобусе мне повстречалась одноклассница. Лицо ее, всегда смеющееся и живое в школьные годы, покрылось теперь маскировочным слоем косметики. Лоб бороздила глубокая морщина, и я догадался: она тоже повзрослела.

Мы встретились глазами, она обрадовалась и улыбнулась, а у меня, изумленного, вырвалось:

– Ты постарела!

Знакомая вспыхнула и пересела. Я хотел было извиниться, но только отвернулся к окну. Сказал, как увидел.

Когда едешь с ночной смены, утром в подземке не просто час пик. Это настоящий ад из тесно утрамбованных пассажиров. Однажды в метро мне повезло оказаться (или, может, я сам так постарался) рядом с молодой девушкой. Она казалась мне очень симпатичной. Я говорю рядом, но на самом деле мы были прижаты друг к другу так, что я чувствовал запах ее парфюма и волос, мог касаться ее совершенно безбоязненно и осторожно придерживать на остановках, чтобы продемонстрировать заботу. Конечно, в такой толкучке это было бесполезно.

Мы долго ехали так, пока не вышли вместе для пересадки на Техноложке¹. Еще четверть часа мы ехали в том же положении, но в другом вагоне. И я с удовольствием замечал, что ей это вовсе не противно. От центра к пригородам город рассасывал живую массу, распределяя конвейером поездов людей по станциям. Большой муравейник. Наконец, мы сели по одну сторону салона. Периодически мы ловили наши лица в отражениях окна напротив. Это было мило и даже забавно, поэтому я сдерживался, чтобы не улыбаться открыто.

Когда людей стало совсем мало, сидения между нами освободились. Я снова перехватил ее взгляд и указал на место рядом.

– Зачем? – поинтересовалась она уже подсев.

– Мне казалось, что вы будете приятно пахнуть.

– А теперь что думаете?

– Думаю, что у меня отличное чутье.

Сейчас мне кажется этот диалог совершенно немыслимым. Я уже месяц работал в ночь, и, видимо, находился в состоянии, сходном к легкому опьянению. Тем не менее, я не очень хорошо представлял себе, что делать дальше, и вскоре девушка вышла.

Кокетство. В конечном счете, это всегда игра, где все сводится к мелочам, вроде взгляда или тембра голоса, и ты стараешься переплюнуть в этом своего визави, уловить нотки его эмоций, понять скрытые желания и опередить в полунамеках. С возрастом такая игра вызывает все меньше восторга, а поднаторевшие в ней люди перестают получать прежнее ощущение поединка и сладостного волнения, которое новички еще путают с влюбленностью. Замирание сердца проходит. А если и появляется вновь, то доставляет некоторое неудобство:

– Что я, в самом деле, мальчик какой-то, чтобы ладошки потели?!

Сложности возникают еще и потому, что "не пристало взрослому человеку любовными забавами тешиться". Общество ставит жесткие рамки дозволенного, общество – лучший моралист и жандарм над совестью, а совесть и сама является его порождением. Оттого, наверное, человек и насыщается постоянным партнером, что не может испытать подобное чувство с ним снова, и как бы хорошо ему не было в отношениях, нет-нет, да и промелькнет мысль "а что, если…" А ничего. За первым восторгом последует все та же рутина и разочарование, и набравшийся уже опыта человек ответит самому себе:

– Сиди уже! Лучше-то от этого кому будет?

Так и живем.

Я не столь огорчился бы тогда, узнав, что мы свидимся в день моего увольнения на той же станции и при тех же обстоятельствах. И тогда я уже не отпустил ее так просто, ведь повторной встрече придает шарм не только ее ожидание, но и некоторый отпечаток судьбы. Девушку звали Алена.

Фигура ее в моей жизни занимала едва ли привычное всем девушкам место. Я не боготворил ее и не восхищался ее красотой, но и того было довольно, чтобы снится мне и заставлять скучать, когда ее не было рядом. Обычно наша встреча помнится мне как вереница мелькавших вокруг лиц, неизвестных и оттого смазанных, как на старой фотокарточке. Но ее лицо и образ, ее тело, которое я чувствовал тогда сквозь отлично сидящее пальто, ее запах, от которого у меня все окружающее принимало совершенно иные черты, все это я помню отчетливо. Даже слишком для простой встречи в метро.

Может, я потому уделяю столько внимания общественному транспорту, что у работающего человека пребывание в нем занимает львиную долю времени. Тут он наслаждается любимой музыкой, читает новости, отдыхает от тяжелого дня и готовиться к дню наступающему. Миллионы людей катаются в нем, и, конечно, он уже стал нашей жизнью. Здесь происходит много важного. Иначе бы пришлось выкинуть и эти часы на свалку ушедших планов и надежд.

Придя домой, я первым делом полез в душ, чтобы смыть с себя остатки прошлой работы. Так, кажется, естественная потребность к чистоте внешней, телесной, сопровождает желание чистоты внутренней, духовной. Стало легче, и я задумался, что будет дальше.

Тряхнуть стариной и взять штурмом Думскую²? Я сам сомневался в успехе мероприятия. Молодость еще била ключом, и это было возможно технически. Но я не был уверен, что мне понравится такая ночь, что гульба вообще принесет удовольствие, которое я ищу. Молодость тела и молодость души – разные вещи. Но отдохнуть от работы хотелось, и я на несколько дней выпал из жизни, пропав в виртуальных мирах видеоигр.

Когда я вернулся к поискам работы, я нехотя изучил и предложение Лизы, моей давней подруги по еще школьным временам. Это, должно быть, редчайший пример той самой дружбы между мужчиной и женщиной, о которой столько написано и сказано. Она не была уродиной, чтобы не привлекать меня, и я не казался ей страшным или скучным. Но мы были друзьями так давно, что и не думали никогда что-то менять. К тому же, я действительно ценил ее, а она уважала меня. Обсуждение гипотетических отношений состоялось у нас лишь однажды, и это было чудесное и теплое общение, искреннее и оттого бережно хранимое в памяти. От него не осталось того горького осадка, который сопровождает обычно такие разговоры и после которого общение постепенно отмирает.