– Да, конечно, если представлять их таким манером, выходит очень убедительно; и все же они совершенно различны. Я не могу смотреть на них в одном свете и считать, будто им подобают одинаковые обязательства.

– Бесспорно, в одном отношении различье имеется. В супружестве мужчине надлежит содержать женщину, а той – обустраивать дом для мужчины; он запасается, она расточает улыбки. В танцах же обязательства противоположны: от него ожидается приятство и учтивость, она же поставляет веер и лавандовую воду. Вот, по видимости, различье обязательств, кое смущает вас и понуждает счесть условья того и другого несравнимыми.

– Нет, об этом я вообще-то не подумала.

– В таком случае я решительно озадачен. Впрочем, кое-что я должен отметить. Меня весьма тревожит такое ваше отношенье. Вы вовсе отметаете сходство обязательств; надлежит ли мне из сего заключить, что представленья ваши о долге танца не столь строги, сколь сие желанно партнеру? Нет ли у меня резонов страшиться, что джентльмен, кой недавно с вами разговаривал, вернется или же любой иной джентльмен обратится к вам – и ничто не помешает вам беседовать с ними сколь угодно долго?

– Господин Торп – столь близкий друг моего брата, что я вынуждена буду говорить с ним, если он ко мне обратится; но помимо него в сей зале едва ли найдется трое молодых людей, с коими я знакома.

– И сие – единственная мне порука! Увы мне, увы!

– Сие, мне представляется, наилучшая порука; если я никого не знаю, говорить с ними мне невозможно; а кроме того, я не хочу ни с кем разговаривать.

– Вот теперь порука достойна; засим я храбро продолжу. Полагаете ли вы Бат столь же приятным, сколь сие было, когда я имел честь осведомиться об этом в прошлый раз?

– Да, весьма – даже еще лучше.

– Еще лучше! Остерегайтесь, или же вы позабудете в должный час от него устать. От него полагается уставать через полтора месяца.

– Вряд ли я устану от него, даже если пробуду здесь полгода.

– В сравненьи с Лондоном Бат лишен разнообразья, и всякий обнаруживает сие ежегодно. «Не спорю, первые полтора месяца Бат довольно мил; но затем это наиутомительнейшее место в мире». О сем поведают вам персоны всевозможных качеств, что регулярно приезжают каждой зимою, растягивают свои полтора месяца до двух с половиною или же трех, а затем отбывают, ибо не могут себе позволить задержаться.

– Ну, пускай остальные судят, как им хочется; те, кто ездит в Лондон, могут Батом пренебрегать. Однако я, кто живет в тихой провинциальной деревушке, не в силах обнаружить здесь большего единообразья, нежели у себя дома; ибо здесь целый день имеется множество забав, множество достопримечательностей и занятий, коих мне не познать там.

– Вы не любите провинцию.

– Напротив, люблю. Я прожила там всю жизнь и всегда была очень счастлива. Но провинциальная жизнь, конечно, гораздо однообразнее, чем здесь. В провинции все дни похожи друг на друга.

– Однако в провинции вы проводите время гораздо разумнее.

– Разве?

– Разве нет?

– Мне кажется, нет особой разницы.

– Здесь вы целый день ищете одних лишь забав.

– И дома тоже – просто дома я их реже нахожу. Я гуляю здесь, и там я тоже гуляю; но здесь на каждой улице множество людей, а там я могу навестить лишь госпожу Аллен.

Сие позабавило г-на Тилни чрезвычайно.

– Навестить лишь госпожу Аллен! – повторил он. – Сие – само олицетворенье умственной нищеты! Однако ныне, погрузившись в эту бездну вновь, вы найдете, о чем поговорить. Вы сможете говорить о Бате и о том, чем тут занимались.

– О да! Теперь у меня не будет недостатка в предметах для беседы с госпожою Аллен или с кем угодно. Честное слово, мне кажется, возвратившись домой, я только и буду разговаривать о Бате – мне очень здесь нравится. Вот если бы приехали папа, мама и все прочие – вот это было бы беспредельное счастье! Как восхитительно, что прибыл Джеймс (это мой старший брат) – да еще выяснилось, что семейство, с коим мы сблизились, – давно уже его близкие друзья. Ах! Кто может устать от Бата?

– Тот, кто привносит в него столь свежие чувства, – разумеется, не может. Однако папа, и мама, и братья, и близкие друзья в Бате, как правило, забываются – и искреннее наслажденье балами, развлеченьями и повседневностью ускользают вместе с ними.

Сим их беседа завершилась, ибо танец слишком назойливо потребовал безраздельного их вниманья.

Вскоре, пройдя меж прочих пар, Кэтрин узрела, что ее пристально разглядывает некий джентльмен, стоявший среди зрителей за спиною ее партнера. То был весьма красивый человек властной наружности, кой миновал уже расцвет, однако не лишился жизнелюбия; Кэтрин увидела, как, не сводя с нее глаз, незнакомец непринужденным шепотом обратился к г-ну Тилни. Сконфузившись от его вниманья, краснея в страхе, что таковое привлечено неким беспорядком в ее облике, она отвернулась. Незнакомец тем временем отошел, а партнер ее, приблизившись, молвил:

– Я вижу, вы догадались, о чем меня только что спрашивали. Сей джентльмен знает ваше имя, и вы располагаете правом знать его. Это генерал Тилни, мой отец.

– А! – только и ответила Кэтрин, однако сие «А!» выразило все потребное: вниманье к словам г-на Тилни и совершеннейшее доверье их правдивости. С искренним интересом и глубочайшим восхищеньем глаза ее следовали за генералом, пробиравшимся сквозь толпу; «Какое красивое семейство!» – таково было тайное сужденье Кэтрин.

До завершенья вечера беседа с юной г-жою Тилни подарила юной деве новый источник блаженства. С самого прибытья в Бат она ни разу не гуляла за городом. Юная г-жа Тилни, коей были знакомы все общеизвестные окрестности, говорила о них так, что Кэтрин отчаянно возжелалось тоже их узреть; и на ее опасенье, что, вероятно, ей никто не захочет составить общество, брат и сестра предложили как-нибудь утром прогуляться вместе.

– Я бы хотела этого больше всего на свете! – вскричала Кэтрин. – Не станемте откладывать – пойдемте завтра.

О сем они охотно условились с единственной оговоркою юной г-жи Тилни – если не будет дождя, в чем Кэтрин была уверена. В двенадцать часов они зайдут за нею на Палтни-стрит.

– Так не забудьте – в двенадцать, – такова была прощальная реплика, коей Кэтрин одарила новую подругу.

Другую подругу, давнее и ближе, Изабеллу, чьей верностью и достоинствами Кэтрин наслаждалась две недели, последняя едва ли видела в тот вечер. И все же, невзирая на стремленье поведать Изабелле о своем счастии, Кэтрин жизнерадостно подчинилась желанью г-на Аллена, кой увез дам довольно рано, и сердце ее танцевало в груди, как сама она танцевала в портшезе всю дорогу до дома.

Следующий день явил крайне сдержанное утро; солнце пыталось выглянуть лишь изредка, и из сего Кэтрин извлекла наиблагоприятнейшие своим желаньям предвестья. В самом начале года ясные утра чаще всего оборачиваются дождем, полагала она, однако пасмурные обещают проясненье с наступлением дня. За подтвержденьем надежд она обратилась к г-ну Аллену, однако тот, лишенный привычного климата и барометра, отказался наверняка пророчить ясный день. Кэтрин устремилась к г-же Аллен, и мненье той оказалось определеннее. Она ни на миг не сомневалась, что день будет замечательный, если только разойдутся облака и выглянет солнышко.

Около одиннадцати, впрочем, бдительный взор Кэтрин привлекли редкие пятнышки мороси на окнах.

– Ох, батюшки, похоже, и впрямь будет дождь, – весьма унылым манером высказалась юная дева.

– Я так и думала, – произнесла г-жа Аллен.

– Не будет мне сегодня прогулок, – вздохнула Кэтрин. – Но, может, сильно не польет или распогодится до двенадцати.

– Может быть, но тогда, моя дорогая, будет ужас как слякотно.

– Ой, это ничего; слякоть я переживу.

– Да, – крайне безмятежно отвечала подруга. – Я знаю, что слякоть ты переживешь.

После краткой паузы.

– Дождь все сильнее! – сказала Кэтрин, глядя в окно.