Поглядел в зеркало и разлюбил людей. Неужели навсегда?
Зеркало не протираю больше. И раньше не баловал.
Смотрю на телефон. Как бы не позвонить.
Придумываю повод.
Удалось поймать брошенный кем-то пятак,
когда ехал на эскалаторе.
Но людей не полюбил.
Соглашаюсь на всё и со всеми.
Берусь за самые безнадёжные дела.
Зазвонил телефон. Сказали, что увы и ах…
А я другого и не ожидал.
На днях пообещали золотые горы.
Лазить по горам уже не хочется. И колено болит.
Правда, когда ходишь, болит меньше.
Но горы золотые, блестят небось. А у меня глаза быстро устают.
Только как отказать человеку.
Даже если погибнем все вместе от одного гриба.
Вход по одному.
Не толпитесь, успеете.
Выходи
из себя.
Вышел.
Думал, будет холодно.
Нет, снежок хлопьями на ресницы вешается.
Ничего не видно.
Хожу по комнате. Пусто. Спотыкаюсь. Хлам под ногами.
Всё ободрано. Не на чем взгляд остановить.
Чем ещё поживиться?
Каждая строка – огонь, высвечивающий кусок обоев,
и тут же пожирающий бумагу.
Остаётся тёмное обгорелое пятно на стене.
Без огня не видно, но после огня – пепелище.
Вы мне скажите – это та же комната?
Вы – чисто теоретически.
Вас нет.
Но я в комнате. Хлам под ногами, обои ободраны, огня нет.
Нет есть.
Вместо выключателя – пробка. Подвернул – не спеша
загорается.
Одна лампа на всю квартиру.
Почему выключатель, а не включатель?
Пусто. Вся комната забита старой мебелью.
Нашёл матрас и диванные подушки. Положил на два стола.
Столы разной высоты.
Ночью писк крыс. Пытался изобразить кошку.
Боятся ли крысы кошек? Вряд ли.
Взял ботинок и стучал по спинке шкафа.
Шаги в подъезде.
Покажи, пожалуйста.
Покажи что-нибудь.
Что – не знаю. Кабы знал – не просил.
Но и просить кого?
Пожалуйста – от жалости или от жаловать?
Нет – от жала.
Вот и ужалила оса в грудь. Набухает.
Показывают.
Закрываю глаза.
Не слезятся – просто устали.
Что там за окном?
Снег, мороз, оттепель?
Голову не повернуть.
Повернул.
Дом напротив. Окна.
Говорят, начался ХХI век.
Всё может быть.
Опять иллюзии, господа.
Куда мы вернулись? Мы – не знаю.
Я – под лампу с жёлтым абажуром из тыквы.
Ну не жёлтая – охра.
А какая разница.
Что-то в каждый момент обуревает.
Даже если это не буря, а лёгкий бриз.
Перегородки расшатывает, но наметает сугробы у дверей
Чёрт-те что! Уж который раз этот кирпич падает мне на шляпу.
Я давно её не ношу, а кирпич всё летит и летит. Уголок отбит.
Поцарапан.
Москва, ошмётки грязи под ногами.
Снится смерть, чем дальше, тем чаще.
Чтобы приручить – приучить?
Да нет! Смерть во сне – большая реальность, чем наяву.
Смерть наяву? Не бывает.
Февраль.
Ничего не достать.
Снова учат. Снова соглашаюсь. Нового давно не слышу.
Наступили на ногу в толпе.
Прикрываю рану словами. Пластырь.
Мужчина с золотым перстнем и оплывшим лицом целует
по очереди двух девиц. Пониже, с короткой стрижкой
в чёрной искусственной шубке; повыше – в пальто с лисьим
воротником.
Низенькую чаще и дольше, высокая – посимпатичнее.
Сожаления о том, что не ко времени, интересны,
но не плодотворны
Земля круглая – от этого и будем плясать.
Разве?
Кошка подыхает на лестнице.
Никто не выходит из дома, чтобы не перешагивать.
Виселица – лучшее время подумать о завтрашнем вечере.
Завтрашний вечер —лучшее место для виселицы.
Я живу на эскалаторе. Остального времени не существует.
Пахнет мороженными ананасами.
Вагон № 6646. Хотел обмануть себя и выбросить четвёрку.
Стоит ли? В ней суть.
Ананасы вышли на Технологическом.
Тлеющий уголёк антенны над троллейбусом.
14 февраля началась зима.
15 февраля продолжается зима.
16 февраля всё ещё зима.
Постучал пальцем по столу. В ответ молчание.
Перо плохо пишет.
Даневперевовседелоавшарикенашемктомуже
Живительная сила пробелов.
Пробел
пробег
пролог
пролом
прогон
прокол
прокал
Кончилась зима.
Март, и опять подморозило.
Кажется, всё время думаешь об одном и том же.
Ан нет!
На что только ни пустишься, чтобы не заниматься делом.
Написал подряд четыре стихотворения.
Пытался вспомнить, а что это я вчера написал, – не вспомнил.
В полупустой электричке девочка якобы незаметно пыталась
подобрать пустую бутылку.
Подобрала. Сунула маме в сумку.
Я остался ни с чем.
Запах затхлых срезанных цветов.
Опять пришла весна.
Сколько можно писать?
А читать?
Один глаз у меня близорук, а другой дальнозорек. Трудно.
Третьего дня прощались с Пироговым.
Я с ним не знаком.
Потолок с обвалившейся штукатуркой. Царские врата
из белой крашеной фанеры, запертые на садовую щеколду.
Софиты в лицо. Повернитесь в профиль. Батюшка в очках
с кадилом. Ладан забил запах краски.
Вага со свечкой и толстой палкой. Поклонился.
Не пробиться к гробу.
Пели хорошо.
На кладбище не поехал.
И какая-то женщина
В чёрной куртке и джинсах,
Обознавшись, схватила
Меня за плечо.
Пошёл по Мойке к Д. Г., но не застал его.
Узнал о громком скандале.
Пытался убедить себя, что это меня напрямую касается, ведь
это мне подставили ножку.
Не убедил.
Мне ли обижаться на людей.
А журавли пусть себе летают.
Встретил Серого Волка. Он рассказал мне Сёмину притчу
о козе.
Вспомнил Сидорову козу. Что бы это значило?
Стал звонить Серому Волку – не дозвонился.
Позвонил Ь, рассказал ему Сёмину притчу. Ь обещал подумать.
Превращусь в сухонького старичка, чистенького.
Сидишь на диванчике, болтаешь ногами.
Ничего уже не боишься, не хочешь, не помнишь.
Только бы не в тягость кому.
Толстые коты заняли весь подъезд.
Страстная неделя кончилась. Хлеб опять подорожал.
С Алексием намедни христосовался. А креститься не умею.
Рядом паук в колокола бьёт. Толстенький такой, в очках.
Прошлое тысячелетие
