Мальчик сжимал руку девочки и был счастлив. Откуда ему было знать, что с сегодняшнего дня раз и навсегда изменится его будущее.

***

Страх охватил каждую клеточку ребёнка: хотелось закрыть глаза, но они упрямо не закрывались, хотелось встать с кровати, но тело словно парализовало, хотелось кричать, но в горле будто был ком земли, и невозможно сделать вдох.

Мальчик лежал на кровати, а налитые непроглядным ужасом, глаза смотрели на потолок. Он не мог пошевелиться, не мог позвать на помощь, он просто не мог сделать ничего. Ничего, только смотреть в серое полотно потолка и испытывать нестерпимый сильный страх. Пожирающий дикий страх.

Тусклый свет ночника освещал палату, пустые пружинные кровати стояли вдоль стены. Напротив них, ближе к окну и немного под углом, словно кто-то поленился выровнять её как следует, располагалась ещё одна. Рядом с заколоченной старой пожелтевшей дверью с множеством шестигранников отскочившей краски, в самом мрачном месте на свете, испытывая непреодолимый неистовый ужас, мучился маленький мальчик.

Уже днём, когда каменная тяжесть в груди исчезла без следа, вспоминая свой кошмар, он не мог понять, чего так боялся. Ничего такого страшного он не видел и не слышал, никто его не пугал, напротив – весь медицинский персонал инфекционной больницы относился к ребёнку с особым трепетом, ведь он был единственным маленьким пациентом. Что послужило причиной такого кошмара? Странным было ещё и то, что он, как ему казалось, не спал. Скорее – был абсолютно уверен в этом. Сильный страх – теперь его посетитель.

Этой ночью гость впервые дал о себе знать – пришёл и молча присел. Мальчик смотрел на освещённый бледным светом потолок и… боялся, очень боялся. Невидимая дрожь пронизывала каждый мускул тела, неподвижные глаза уставились в одну точку, а в голове раздавались собственные крики. Он отчаянно кричал, звал на помощь (гость вынуждал его, иначе – никак), но ни один мускул лица не дрогнул. Всё происходило лишь в его голове, в сознании, а тело, будто потеряв ведущие к мозгу ниточки, упрямо не желало слушаться ребёнка. Сколько продолжались эти пытки, мальчик не знал, но страшные муки, казалось, превратились в бесконечную вечность.

Он лежал и боялся. Голова раскалывалась от собственных воплей и незримого страха. Ему казалось, что голос вот-вот сорвётся и страх каким-то волшебным образом исчезнет, но всё тщетно – гость просто сидел и молчал. Крик, ещё крик и… в какой-то миг мальчик услышал слабый писк – это был его собственный и вполне реальный стон. Протяжный звук появился издалека, пробивая невидимую преграду и толкая посетителя вон. Нет же, ему не показалось, стон настоящий, как и… страх. До изнеможения напрягая все имеющиеся силы, ребёнок начал визжать сильнее: ещё чуток и вот-вот голова лопнет. Негромкий писк послышался снова, затем раздался громче, и в этот миг мальчик увидел на потолке чью-то тень.

– Этот мужик с двенадцатой меня точно с ума сведёт!

– Что, опять просил градусник?

– Да, блин! Задолбал уже. Светочка, мне надо померить температуру! Светочка, мне как-то нехорошо! Светочка, дайте мне таблетку от головы. Он издевается! – чуть не уронив чашку горячего чая, возмущалась медсестра.

– Просто он к тебе неровно дышит, – раскручивая воронку в стакане, рассуждала её коллега Динка.

– Да мне насрать. Я этот градусник в следующий раз ему в задницу засуну, и пусть каждые пять минут смотрит на него, как на часы, и сверяет температуру! – раздражалась Светлана.

– Точно, и слабительного ему дай, – улыбнулась Дина.

– Почему всегда так: какой-нибудь больной мужик требует к себе излишнего внимания? Почему все не могут быть нормальными?

– По-то-му, – ответила младшая и засмеялась. Вот только старшей было не до смеха: пожилой мужчина с явными признаками дефицита женского внимания, о чём свидетельствовали не только симптомы навязчивого поведения и характер общения, но и неряшливый внешний вид холостяка, последние дни создавал много проблем для Светланы, большая часть из которых (правда ей казалось, что на сто процентов все) в действительности ничего общего с болячками не имела. Но что больше всего раздражало медсестру, так тот факт, что подобный больной был не единственным – озабоченных в больнице хватало.

– Ну, почему? – вздохнула Светлана и довольно-таки наигранно артистичным и ласковым голоском добавила, – почему не могут быть такими? Такими хорошими и прилежными, как этот новенький мальчишка?

– Это ты про желтушного? Дима Знаков, кажись?

– Да, да. Голубоглазик! – с нежностью, свойственной может быть только женщине, произнесла медсестра. Мысль об единственном на всю больницу маленьком пациенте сняла нервное возбуждение, и медсестра немного успокоилась. К тому же, что зря нервы мотать – таких, как этот «с двенадцатой палаты» полным полно, и незачем изводить себя.

– И в какую палату вы поместили ребёнка?

– Да вот здесь он, напротив нас, в седьмой, – махнула Света и тут же, в ответ на явное возмущение, которое вспыхнуло на лице коллеги, добавила, – Что? Самый идеальный вариант – поближе к нам…

– Эта палата ведь пустая, – воскликнула Дина. Её чай уже давно остыл, но она беспрерывно продолжала помешивать ложкой и топить чайные кораблики в бурлящем водовороте. – Он там один что ли?

– А куда предлагаешь нам его поместить? К этим пердунам-алкашам, или, может, прикажешь к бабушкам? Ведь он единственный ребёнок здесь. Сама знаешь: в городе чёрти что творится – детская инфекционка переполнена. – попыталась оправдаться женщина. – Кстати надо проверить его, а то мало ли что. Может, испугался чего и не спит.

– Я посмотрю. Сиди. – Дина поставила стакан на стол и вышла из кабинета. Чайные кораблики ещё долго кружились в беспечности тянущего их потока.

Поначалу она решила: это какой-то треск перегоревшей лампы дневного света или прощальный крик какого-нибудь прибора. Слабый едва уловимый писк послышался снова и снова – словно умирающий электроприбор звал на помощь.

Странно и жутко.

Звук был необычным, каким-то чужим, ложным, будто слышишь совсем не то, что происходит в действительности, будто реальность и неестественность сплелись в одной маленькой вибрации воздуха, от которой у Дины побежали по коже мурашки.

«Откуда здесь радиоприёмник или… что там ещё может быть?»

Девушка взглянула на стену: лампа в порядке. По крайней мере, никаких видимых признаков свидетельствующих о её поломке не было. Вот только электроприборов в палате быть не могло.

«Тогда что это за звук радиопр… Почему приёмник?»

Войдя в комнату, она сразу и не поняла, что жутковатый странный писк исходил с той стороны, где находился маленький пациент. Лишь приблизившись к кровати, Дина увидела и услышала то, что не забудет никогда.

Он лежал на дальней от выхода койке: испуганные глаза ребёнка были устремлены в потолок, а писк «перегоревшего радиоприёмника», казалось, с трудом протискивал себе путь из тела мальчугана. В тот миг девушка не испугалась, точнее – не успела, поскольку, может быть, врачебный долг не позволил сделать это. Однако, с жестокой неспешностью приходящее в себя осознание увиденного, всё глубже и глубже «тянул вниз» в яму под названием «страх».

– Дима, что с тобой? – схватила она его за руку. – Эй, мальчик, да ты весь горишь!

Маленький пациент ничего не ответил, он неподвижно гипнотизировал потолок, а его жуткий стон «тянул вниз».

– Ты спишь, что ли? – удивилась медсестра, и это была последняя секунда её жизни, которую впоследствии она посчитает нормальной, поскольку дальше всё будет иначе. В один короткий промежуток представление о мире изменилось и перевернуло буквально всё. Она поймёт это потом, позже, когда сюжет фильма её бытия внезапно расколется надвое: «до» и «после».

Она наклонилась к его голове. Сдерживая внезапно нахлынувший крик, девушка в ужасе отстранилась. Увиденное не могло быть иллюзией, поскольку именно сейчас, чёрт побери, не время для всяких там развлечений разыгравшегося воображения. Глаза. Эти нечеловеческие глаза. На бледно-сером лице мальчугана чёрные как ночь глаза больше напоминали выжженные, словно дыры, глазницы.