Рейд в Пернамбуко как был неудобным, так, вероятно, останется неудобным навсегда — без соответствующих сооружений и без пристаней. Раз тридцать серьезно поговаривали о том, чтобы привести этот важный порт восточной Бразилии в надлежащий вид, но все планы и проекты растворялись в косности и лени болтливых бразилейро, больше доверяющих природе, чем творчеству человека.

Рейд отстоит от желто-зеленого города в шести километрах. Когда приходит пароход, пассажиров выгружают на баржи и, не спеша, везут их в город. Время не ценится. Зной убивает волю. Разгрузка тянется долго. Прибывший европеец бесится, негодует и извлекает из своей памяти все ругательные слова.

Так было и с Георгом Ларсеном. Его настроение ухудшилось еще тем, что за все неудобства пернамбукской гавани пришлось отвечать ему, да еще перед Карен. Вдобавок, хлынул внезапный дождь. Разгрузка приостановилась. Магнусен узнал, что отели в городе отвратительны. Сам город грязный. Карен неистовствовала, ругалась и, вся пунцовая от негодования, заперлась у себя в кабине, заявив, что возвращается обратно в Европу. Тогда Магнусен осторожно и мягко предложил. Георгу съездить в город, подыскать помещение если не в отеле, то где-нибудь в частном доме и затем приехать за ними. На этом и порешили. Георг ревниво покряхтел и уехал.

Так Магнусен, сухопутный офицер, впервые проявил свои стратегические способности в открытом море, потому что поездка Георга была им заранее предусмотрена. Предполагалось, что вслед за Георгом поедут и они оба и остановятся в каком-нибудь незаметном отеле в ожидании ближайшего парохода, отходящего обратно в Лиссабон. Но этого не пришлось сделать: в расстоянии 120 футов от них, тяжело отдуваясь и дрожа, грузно распластался на воде другой пароход того же общества, через два часа отплывавший в Европу. Свободных мест оказалось много. Магнусен распорядился перетащить вещи, и когда Георг возвратился на «Сплендид» — никого уже не было.

В первое мгновение он не сообразил, что произошло, и снова помчался в город, предполагая, что, не дождавшись его возвращения, они отправились вслед за ним. Георг побывал во всех близлежащих отелях, снова вернулся на «Сплендид», распираемый злостью, негодованием и острой ревностью. Краткая беседа с коридорным боем, а затем со стюардом установила перед ним оскорбительную ясность: Карен и Магнусен удрали. Чтобы разрядить свою бешеную ярость, он тут же на пароходе составил радио, предназначенное для отправки Магнусену. Радио, однако, не приняли: телеграфист случайно знал по-датски и отказался передавать телеграмму, состоящую из ругательных слов.

Георг до крови прикусил губы (этому негодяю и тут везет, даже выругать его нельзя) и после минутной досады придумал новый текст такого же содержания. Затем, разделив его на две части, он отправил свое послание в два приема: одну телеграмму отнес сам, другую, несколько минут спустя, отослал через смокингрум-боя. В первой части было сказано: «Видел много ослов». Вторая телеграмма продолжала эту фразу: «Таких, как ты, не встречал».

Синие огоньки с верхушки мачты унесли вдогонку за ушедшим пароходом всего только каплю ярости и отчаяния. Все остальное засело глубоко, давило, мучило, пресекало дыхание. Догнать их? Ближайший пароход отходил через четыре дня. Георг взял вещи и поехал в город.

Плывя в большой, широкобедрой лодке, он тупо смотрел на воду, только что освеженную тропическим ливнем, и ясно чувствовал, что есть в мире радость, солнце и сердечная теплота, — но для него они недоступны. Какие-то счастливцы ловко завладели этим счастьем, неудачникам же осталось одиночество, беспокойная суета и еще чувство долга, отягчающее жизнь. При мысли о долге вспомнился Свен Гольм, и представился он в виде волоска, который попал за воротник и назойливо раздражает.

Вдруг сбоку, в озарении вечернего солнца, показался треугольник, похожий на загрязненное стекло и быстро рассекавший воду параллельно лодке, точно стараясь обогнать ее.

Георг стал всматриваться. Один из лодочников протянул руку — пять морковок вместо пальцев — и, указывая одной из морковок, сказал:

— Тибурон.

Другой, скосив глаза в сторону пассажиров, перевел по-английски:

— Акула.

Георг с жутким любопытством посмотрел на плавник акулы и презрительно подумал: «Магнусен!»

И снова его охватили досада, злость, отчаяние, в совокупности своей вылившиеся в бессильную тоску.

Ему стало несколько легче только тогда, когда вечером в отеле он точно узнал, что постоянных рейсов между Антильскими островами и Пернамбуко не существует и что надо дожидаться парохода, идущего из Буэнос-Айреса в Нью-Йорк. Сведущие же люди к этому добавляли, что придется ждать не меньше двух недель, так как из-за айсбергов аргентинские пароходы не отваживаются часто подниматься на север. Георг решил: сами обстоятельства против его свидания со Свеном, поэтому он может со спокойной совестью пуститься вдогонку за Карен.

После этого он отправил подробную телеграмму, в которой извещал его о своем прибытии в Пернамбуко, но что его экстренно вызывают обратно в Копенгаген, между тем как ближайший пароход на Антильские острова отходит не раньше, чем через две недели. Предоставляя Свену полную свободу действий, Георг заранее одобрял все его решения.

Тягостное беспокойство схлынуло. Но зато потянулась досаждающая скука, перемежающаяся нетерпением, припадками ревности и той апатией, которая вызывается тропическим зноем.

На другой день перед вечером, чтобы развлечься немного, Георг стал играть с маркером на биллиарде. Он уже проиграл ему вторую партию, как вдруг подошел официант и почтительно доложил, что его зовут к телефону.

— Вы меня с кем-то спутали, — хмуро сказал Георг и отвернулся.

— Нет, сеньор, именно вас.

Георг рассердился.

— Никто не может меня вызывать к телефону. У меня здесь нет никаких знакомых.

— Однако же… просят именно вас.

Георг замер от удивления. Вспыхнула и зажглась светлая догадка: уж не Магнусен ли это? не эффектный ли это жест с его стороны — Карен отправить, а самому остаться? а может быть, оба здесь?

Он бросился в телефонную будку.

Глухим, невнятным и ржавым голосом кто-то отрывисто твердил издалека:

— Ты должен приехать. Никакие отговорки не допустимы. Надо решить одну вещь. Очень важную.

Георг надрываясь кричал:

— Кто говорит? Кто у телефона? Кто говорит?

Хриплый, кашляющий глухой бас, точно из далекого подземелья, замогильно тянул:

— То, чего ждали твои предки — предки, говорю я, — уже близко. Время не терпит. Потом будет поздно. Будет поздно, говорю я.

В телефонной будке было душно, как в аду. Обливаясь потом, Георг раздраженно кричал:

— Кто это говорит? Что за глупая мистификация?

В трубке шипело, царапало, кашляло, клокотало. И опять донеслось сдавленно, тягуче:

— Ты должен приехать. Должен! Не я на этом настаиваю. Предки твои приказывают тебе! Ты позоришь своих предков.

— Что за вздор! — кричал Георг. — Это ты, Магнусен, позволяешь себе говорить от имени моих предков? Глупо. Очень глупо!

А сам трепетал от радости: «Магнусен здесь. Магнусен не поехал, мои предположения ошибочны. Карен не такая, как я думал о ней!»

Снова зашипела трубка и послышалось отчаяние:

— Это я, Свен Гольм. Неужели же ты не мог догадаться, кто говорит? Кто другой, как не я, может об этом говорить с тобой? Нехорошо, Георг! У тебя на уме какие-то другие посторонние мысли. Приезжай немедленно. Надо решить одну важную вещь. Совместно решить. Время не терпит.

Георг смутился и онемел от разочарования: всего только Свен Гольм! Он поморщился и вздохнул.

Оправившись от смущения, он заговорил умоляюще:

— Дорогой Свен! Вы же видите, я переплыл океан. Значит, я имел твердое намерение побывать у вас. Но я не могу. Не могу! Меня вызывают обратно. Обратно в Европу! Вы меня хорошо слышите? Так вот. Я думаю, вы легко обойдетесь без меня. Зачем я вам? Вы ведь лучше меня знаете, что надо делать. Не правда ли, Свен?