«умереть не страшно…» умереть не страшно стоишь у окна а вечер сочный и чистый всеобъемлющий бесконечен продлен во вчера протянут в завтра умрешь а он останется такой же ясный густой свежий в колыхании планет в запахе трав как хорошо что и без меня «Вот эти, которые пели и голову прямо несли…» Вот эти, которые пели и голову прямо несли, над ними сыпучие ели и высохшие корабли. Нас сколько? Нисколько. За этим столом, за которым и ты, лишь тени бросают на ветер слова огневой пустоты. Их числят в полках как героев, слагают о них ерунду. Их пятеро было. Нет, трое – еще в позапрошлом году. Их кто-то тропой партизанской увел в поднебесную высь. А мы кто? А мы самозванцы. И мы никому не сдались. «вопреки поляне райской, краю леса вопреки…» вопреки поляне райской, краю леса вопреки я смотрю не отрываясь в жизни острые зрачки. кто умеет неотрывней – усмиряет сердца звон, дышит кожею по-рыбьи, останавливает сон. в ком живее всех микробов ток волшебный огневой, в ком осталось что-то кроме вечной боли раневой — тот другого пересмотрит, доберется до утра, перейдет любое море, сбережется от костра, вытрет лоб победный мокрый, оглядит миры легко: что еще не скрыто мором, гладом, медом с молоком? что еще живое плещет, не исчезло до конца, где еще остались вещи, кости с толикой мясца? где же вольная поляна, где победный гулкий зов? почему сплошная рана посреди былых лесов? что за страшная победа, кто тут прав, кто виноват? и зачем повсюду следом неотрывный чей-то взгляд? «еще блестит начищенная пряжка…» еще блестит начищенная пряжка и мотыльки садятся на мундир складные словно книжки наградные еще горит румянец под фуражкой от залпов салютующих мортир Война закончится и спишет все долги. Мы заживем как други, не враги, Обнимемся по-братски крепко-крепко, Единым камнем станем, или слепком, Единым, чтоб ни трещин, ни следа, Как памятник погибшим в те года. «Нас объединяют мертвые, мы…» Нас объединяют мертвые, мы разрозненные, мерзнем на этой земле, а они все вместе – в облет зимы на своем единственном корабле. Мы все думаем, что они вверху или внизу, а они везде — время, изъеденное в труху, черным и жирным лежит в борозде. Наши мертвые снятся нам телами, сплетающимися в пыли, как травы, подобные письменам, каждый год выползающие из земли. Мы их, не читая, закапываем назад. Что там было написано: вы не одни? Любите друг друга? Посмотрите в глаза? Нет, чтобы просто сказать, что за. Или против. Но они немы. И мы – не они. «ночью вдруг поняла…» ночью вдруг поняла что давно не интересовалась папиной жизнью ничего о нем не знаю что у него за дела как он там проснулась и вспомнила что папа умер много лет назад лучше вечно быть неблагодарной чем заново проснуться сиротой «я люблю любимую страну…» я люблю любимую страну я ее и славлю и кляну там береза бьется и бормочет отщепенца знать давно не хочет бестолку отрезаный ломоть наша кровь а это ваша плоть тот не тот не сосчитать укоры вот твои вселенские заборы хороните там где я умру все чужое в памяти сотру «Все пропитано ибупрофеном…» Все пропитано ибупрофеном, Черной дрожью проходит насквозь, Растекается густо по венам — С белым телом и разумом врозь. Заклинаний бессонные знаки — Исходящее эхо земли: Только ты не боли у собаки, И у кошки моей не боли. «Микроскоп человеческих судеб…» Микроскоп человеческих судеб, телескоп планетарных идей — что там в фокусе, граждане судьи, не считая слезинок детей? Все ли видно в прицел окуляра? Не пропустит ли глаз пустяка? Невеликого вроде пожара, не заметного сверху стрелка? Или вдруг желторотый солдатик в неподшитом подворотничке за такую небрежность заплатит на расстрелянном грузовике? И прислушаться страшно – не дышит, и не видит, и смотрит во тьму. Что отныне даровано свыше? Есть ли там утешенье кому? Будто улицы снегом одеты, будто ветер свистит меж ключиц. – Где страна моя, родина, где ты? У каких ты воюешь границ? И читать-то почти не умея, разберет на воротах ответ: Нет ни эллина, ни иудея, никого нет – и эллина нет… |
