розовый сиреневый палевый кирпичный бирюзовый бежевый огненный стальной желтый абрикосовый золотой коричневый родниковый пламенный нежно-голубой красный апельсиновый рдяный изумрудный алый фиолетовый темное бордо карий и лазоревый синий перламутровый персиковый чайный – вот и я про то искристый зеленый матовый лиловый пурпурный малиновый цвета буряка луковый салатный сливовый багровый сливочный пшеничный цвета молока лунный серебристый дымчатый карминный серый антрацитовый цвета янтаря смоляной вишневый и аквамариновый а потом рубиновый как сама заря. Среди бесчисленных определений поэзии можно использовать и такое: это то, что могло присниться Адаму и Еве до их печального изгнания в наш мир. Действительно, что могло им привидеться кроме «изначального света» или отблеска «большого взрыва». Степь? Мне иногда кажется, что они ушли из Эдема сознательно. И я это к тому, что книга Лидии Григорьвой «Сновидение в саду» – в первую очередь о любви, но я не стал касаться этой темы из соображений деликатности, а то и просто из-за внезапно нахлынувшей на меня застенчивости. Вспоминается формула, залетевшая ко мне Бог весть откуда. Не претендующая на полноту, но явно не бессмысленная, она интригует меня не хуже дзенского коана:«Растения – наставники вещей». Ни больше, ни меньше. Наставники. И даже не людей, а вообще вещей. Откуда это? Тоже с Востока? У Станислава Лема была планета, где обитали разумные цветы. Мандельштам о цветах высказался еще ярче: «растение это не скучный побег, а грозовое событие». Думаю, что «Сновидение в саду» должно стать событием в нашей литературе.
«Слова поставь на полку, где стоят…» Слова поставь на полку, где стоят кувшины, вазы, амфоры, бокалы, чтоб солнце бликовало, и стократ по выгнутым поверхностям стекало… Слова нежнее глины и стекла, и хрусталя, и хрупкого фарфора, из этого боязнь проистекла внезапного и быстрого разора. Надежнее упрятать, утаить, в наследственный тяжелый шкаф посудный поставить, и на крепкий ключ закрыть словесный ряд, сквозной и безрассудный… 18.05.05 Степной псалом Серебряный век Все то, что сбылось наяву и во сне, большая зима заметает извне — снегами, снегами, снегами… Серебряный век серебрится в окне, и светится враз и внутри, и вовне — стихами, стихами, стихами… Судьбу изживая вразнос и взахлеб, на паперти мы не просили на хлеб в горючих слезах укоризны. Для тех, кто зажился – забыт и нелеп, сияют снега на просторах судеб отчизны, отчизны, отчизны… Как облачный дым проплывают века, в заснеженных далях сияет строка бессмертного русского слова. На нас упадают большие снега, словесный сугроб наметая, пока — и снова, и снова, и снова… 08.12.04 «Вот зимний, пагубный, венозный…» Вот зимний, пагубный, венозный уходит морок, озираясь… День занимается морозный — там света будущего завязь. Восходит свет над фирмой частной, над фермой, фифой куртуазной, и над Россией безучастной, и над Европой буржуазной. Не привыкать, кусая локоть, с непогрешимостью во взоре, в морозный день восстав, заплакать от счастья или же от горя… 11.12.04 Базар Галдеж многоязыкий. Бормотанье. Перед толпой жемчужных слов метанье. Там словно бы кого-то напугали: кричат ослы и люди, попугаи. На площадь выйди и промолви слово. Кричат торговцы, продавцы съестного. Кричит погонщик, поправляя дышло. И потому тебя почти не слышно. Утробный хохот. Лепет простодушный. Кричит вельможа и холоп ослушный. Визжит богатый. И вопит бедняга. Такой базар. Такая передряга. Обычный гвалт. Обычай человечий. Шумит собранье и базарит вече. Заради славы все вопить горазды. Гундит неправый. Голосит горластый. Оранье, вопли, гвалт, галдежь и гомон, язык обезображен и изломан. И чтоб не дать совсем словам погибнуть, придется выйти, возопить и гикнуть. 16.12.05 Поток времен «Ах ты, тоска проклята! О докучлива печаль! Грызешь мене измлада, как моль платья, как ржа сталь!» Григорий Сковорода. Песнь 19-я, сложена в степях переяславских Вот вышел прочь Сковорода, ушел философ, он в золотое никуда направил посох. Он прах с постолов отряхнул, войдя в стремнину. Поток времен его тянул, толкая в спину. Он шел вперед, а время вспять навстречь бежало, хотел схватить его, но пясть не удержала. Поди попробуй, добреди до вольной дали. Осколки звездные в груди его застряли. Вдали, у лунного моста, ветрила лопасть, а дальше только пустота, провал и пропасть. Он этот мрак перемогнул, шагнувши сразу. И даже глазом не моргнул, почти ни разу. Вокруг ковыль да молочай, полынь да мята. Ах ты, докучлива печаль, тоска проклята! Стальное лунное литьё с небес струилось. Все упованье на нее — на Божью милость. Тогда, хоть будь совсем слепой, избегнешь ямы. Читай апостолов и пой псалмы медвяны. Он шел, как цепом молотил, степную глину, а ветер гнал его, крутил, толкал в хребтину. Тянул печали вервие по бездорожью. Из жизни вышел в житие по слову Божью. Гляделась посохом клюка, клубились рядом и восставали облака небесным градом. «Прочь ты, скука, прочь ты, мука, 21.10.04 вернутьсяГ. Сковорода. «Сад Божественных песен». Песнь 19-я. |