Сто двадцать почтовых ящиков. Сто двадцать квартир. И только в одной из них могла проживать или просто оказаться Сандра. Сто двадцать к одному – не самый удачный расклад, но и не иголка в стоге сена. По меньшей мере – ножницы. Одни из тех, которыми кудесник Макс стриг Пашину бороду – филировочные, или как там они называются? Ножницы в стоге сена – не так уж страшно, если правильно спланировать поисковую операцию. Самый простой вариант (к нему склонился бы капитан Вяткин, начинавший карьеру простым участковым) – поквартирный обход. Подробная и обстоятельная беседа с жильцами. За свое недолгое пребывание в органах Паша успел поучаствовать в нескольких подобных обходах.

Редкостная мутотень.

В старых домах – еще куда ни шло: там люди хотя бы знают друг друга в лицо, встречаются на лестницах, иногда выпивают вместе, празднуют Новый год и день Военно-морского флота; следят за животными и растениями, если кто-то из жильцов уехал в отпуск, – по-соседски. Паша Однолет сам проживал в таком доме на набережной реки Карповки, в большой коммунальной квартире (пятнадцатиметровая комната в ней досталась оперу от двоюродной бабки).

Новые дома – совсем другое дело. Особенно такие муравейники, как этот, – с бесчисленным количеством подъездов и квартир в них. И то, что первый этаж – нежилой, не имеет никакого значения. Зато остальные набиты под завязку. Здесь можно годами жить, ни с кем не сталкиваясь нос к носу. И каждый раз заходить в лифт с совершенно разными людьми. Так что, поквартирный обход – пустая трата времени. Да и беспокоить людей в…

Интересно, который сейчас час?

Паша отогнул рукав куртки и взглянул на часы («Командирские», со звездочкой вместо цифры 12, подарок матери на окончание школы МВД) – 20.57.

Не самый поздний вечер. Все, кто работает, уже успели вернуться домой, но вряд ли отправились на боковую. Так что звонок в домофон не будет криминалом. В крайнем случае некие бесплотные тени пошлют такую же бесплотную тень. Кем бы она ни представилась: курьером, разносчиком неаутентичных пиццы или роллов (привет тебе, каштановый Буся!), службой доставки орхидей. В случае опера Однолета это не важно в принципе.

Важны те, кто не отзовется.

Пашин план был прост, обстоятелен и не слишком изящен: как раз для тех, кто ищет ножницы в стоге сена. Может сработать, а может – нет. Скорее всего – нет, но попытаться стоит.

Паша достал небольшой, но уже изрядно потрепанный блокнот. Или, скорее, книжку для записей в кожаном переплете, – заведенную когда-то в подражание капитану Вяткину, ненавидевшему современный мир гаджетов. Похожие блокноты были еще у одного человека – судмедэксперта Пасхавера, но те отличались бóльшим размером и щеголеватостью: бусины там всякие, подвески, специальный японский карандаш. А у Вяткина (и Паши заодно) – блокноты обычные, копеечные. Самые, что ни на есть, рабочие лошадки. Не для понта, а для смысла.

Открыв блокнот, Однолет аккуратно переписал номера квартир, а затем вышел в предбанник к домофону и набрал на пульте первую в списке квартиру – 1466.

Минут через сорок всё было кончено.

За это время Паша успел пропустить в подъезд многодетную семью (по виду похожую на цыганскую), мужика с собакой породы джек-рассел-терьер, мужика с цветами; компашку юнцов с пивом, компашку таджиков; парочку, груженную пакетами из гипермаркета «Карусель». Никто, кроме самого младшего из цыганской семьи, не обратил на Однолета никакого внимания.

– Чего тут? – спросил младший, цыганенок лет двенадцати.

– Ничего.

– Закурить есть?

– Проплывай.

– Кало шеро![5]

Цыганенок презрительно сплюнул на пол и скрылся в подъезде. Чтобы через секунду возникнуть в окошке и сунуть Паше «фак», что еще за калошеро такое?

Слово привязалось к Однолету, и он почти пропевал его про себя, пока ставил галочки напротив номеров квартир, где отзывались на его домофонный призыв. Их оказалось почти сотня – против двадцати не откликнувшихся. С ними и придется работать.

Паша снова вернулся в теплый подъезд, вызвал лифт и, оказавшись в нем, нажал кнопку самого верхнего – двадцать пятого – этажа. Парадигма поиска, сформировавшаяся в сознании опера, была простой и стремной одновременно. Подходим к искомой двери, для подстраховки прислушиваемся к звукам внутри и, если звуков не наблюдается, суем один из двух ключей в замочную скважину. И – проворачиваем. О том, что будет дальше, Паша не задумывался. Что будет – то и будет, война – херня, главное – маневры.

Рейд по этажам – с двадцать пятого по четырнадцатый – никаких результатов не принес: за дверями безответных квартир бурлила жизнь, что-то крякало, звякало, пело и лепетало телевизионными голосами. К двум «тихим» квартирам ключи Сандры не подошли.

О чем он думал, когда спустился на тринадцатый? О том, что не суеверен. И о том, что это – дурацкая затея, и Брагин с Вяткиным высмеяли бы его, а Брагин еще и уел бы за непрофессионализм, в своей обычной полуиронической манере. Не должен законник копаться в чужих замках без соответствующего постановления, это, знаешь ли, смердит, –  как сказал бы капитан Вяткин. На тринадцатом этаже не смердело. И ничем особенным не пахло.

Почти.

У входа в общий предбанник, куда выходили двери пяти квартир, стояло несколько составленных друг на друга коробок, а в самом предбаннике – велосипедная рама с рулем, но без колес. Рама была увита старой елочной электрогирляндой.

«Остаться на НГ в Питере или нагрянуть к матери в Костомукшу? Сюрпризом, тридцать первого, прямиком под елку, к салату оливье?» – подумал Паша, глядя на гирлянду. Успел подумать прежде, чем его ноздрей коснулся запах. Слабо выраженный и где-то даже приятный. Да нет, он и был приятным, чуть сладковатым, похожим на шлейф от духов. Молодая девушка вряд ли на такие польстится, а вот женщина в летах – очень даже. Пашина мать, к примеру. Косметику она терпеть не может, и не красилась никогда, и губы не подводила, а вот духи – ее слабость. Любые, но обязательно сладкие.

Эти бы ей понравились.

Сопровождаемый запахом, Паша приблизился к квартире номер 1523, возле которой в его блокноте стоял вопрос. И приложил ухо к двери.

От дверного проема тянуло холодом, как если бы где-то в квартире было открыто окно. И никаких посторонних звуков, полная тишина. Запах мгновенно улетучился, да Паша и забыл о нем – тоже мгновенно. А все потому, что ключ подошел. Не тот, что подлиннее, с затейливой рифленой бородкой, а обычный, от английского замка. Ключ провернулся в замке на пол-оборота, что могло означать только одно: дверь просто захлопнули, заходя в квартиру или выходя из нее.

Прежде, чем толкнуть дверь, Паша осмотрелся: ни души, велосипедная рама, гирлянда, шум работающего лифта за стеной. Вдруг остановится здесь, на этаже?

Но лифт проехал мимо, а опер Однолет наконец вошел в квартиру номер 1523.

Это была однокомнатная квартира. С совсем маленькой прихожей и кухней напротив входной двери. Шторы на кухонное окно повесить не догадались, так что теперь в нем маячило множество других окон – светящихся, принадлежащих соседним корпусам. А здесь, в квартире, было темно, и Паша постоял пару минут, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Толком они не привыкли, но уже можно было различить несколько дверей по бокам. Та, что справа, вела в комнату и казалась плотно прикрытой, и именно из-за нее проникал в прихожую холодный воздух.

Вышла на улицу, а окно закрыть забыла, растяпа, –  с какой-то неуместной нежностью подумал о Сандре Однолет. И, нащупав выключатель на стене, щелкнул им, – в прихожей загорелся свет. Она и впрямь была пустой, если не считать куртки, одиноко висящей на одиноком крючке. Куртка сразу испортила Паше настроение: дорогая, кожаная, мягкая даже на вид, – и мужская.

Обуви не было никакой, даже домашних тапочек-унисекс. И Паша успокоился. Почему-то.

Ванная и туалет слева по борту, к ним он вернется позднее. Теперь кухня. Так.