Мужчины помолчали, обдумывая пылкую речь Фёдора Ивановича и смакуя отменные сигары, которыми угощал их князь NN. Тишину нарушил Огонь-Догановский.

– Я много наслышан о вас, граф, – сказал он и поднялся. – Вы, говорят, опасный соперник во всём, за что ни возьмётесь. Из пистолета стреляете превосходно. Фехтуете не хуже короля рапиры Севербека. На саблях рубитесь просто мастерски… Неудивительно, что игра так же близка вам, как и поединок. А о хладнокровии графа Толстого и у барьера, и за картами рассказывают совершенные чудеса. Так не угодно ли вам будет сыграть? Не в ломбер, а по-настоящему?

– Господа, господа, вы же знаете… – подал голос князь NN.

Его лучшие годы пришлись на царствование Екатерины Великой, которая запретила азартные игры. Конечно, порою князь тайком шалил в картишки, как и все в свете, однако внешние приличия старался соблюдать. Большая игра – дело серьёзное. К тому же по заведённому в столице порядку банкёр – всегда хозяин дома. А банковать противу закона в планы князя отнюдь не входило.

– Я люблю смотреть, когда играют. Игра занимает меня сильно, – признавался он, – но я не склонен жертвовать необходимым в надежде приобрести лишнее. Да и возраст…

– Само собой, князь, я приглашаю графа к себе, – учтиво кивнул хозяину Василий Семёнович.

– Могу ли я тоже воспользоваться вашим приглашением? – спросил Фёдор Петрович, но кузен положил тяжёлую руку на его плечо.

– Где уж нам, дуракам, чай пить, – начал он с любимой присказки. – Оставь, дорогой мой. Для большой игры в тебе маловато истинной веры. Отсюда и предрассудки твои: возвращаться – плохая примета, и баба плоха с пустым ведром, и чёрная кошка через дорогу… Игра не для тебя! Есть люди, которым роковая сила сулит неминуемый проигрыш. А с ней не поспоришь. Ты, брат, обречён. Начни с самим собой в карты играть – и то продуешься дотла!

Гости рассмеялись. Фёдор Петрович сконфузился – тем более что Фёдор Иванович был кругом прав.

– Так что же, граф, когда поедем? – спросил Огонь-Догановский.

– Немедля! – решительно потребовал Толстой, и они с Василием Семёновичем откланялись.

Гладь Фонтанки сияла золотом.

За ночь ветер прогнал тучи, и погода выдалась на загляденье. О вчерашнем дожде с утра ещё напоминали лужи, стоявшие на мостовых, но к полудню они высохли. Умытый и залитый ярким солнцем Петербург превратился в редкую картинку и стал походить на Северную Венецию: именно таким сто лет назад задумывал его основатель, государь Пётр Алексеевич.

Проезжая в экипаже по набережной, Фёдор Петрович Толстой довольно жмурился: парад столичных фасадов радовал глаз художника. Время перевалило далеко за полдень, когда граф отправился навестить кузена – ему не терпелось узнать о ночной схватке за карточным столом.

– Chi sa il gioco non l’insegni, – задумчиво сказал Фёдор Иванович вместо приветствия, – правы итальянцы: кто знает игру, тот пусть не берётся ей учить.

Он полулежал на диване, спустив одну босую ногу на пол, и курил длинную трубку. Дым вытягивало в распахнутую балконную дверь, но, судя по спёртому воздуху, трубка эта была далеко не первой.

Вид Фёдор Иванович имел неважный: красные глаза, всклокоченные кудри, поникшие бакенбарды… После бессонной ночи он явно не отоспался. Меж распахнутыми лацканами халата поблёскивал съехавший набок образ святого, из-под которого виднелась татуированная на груди птица. Граф глядел в потолок и, не ответив на приветствие кузена, спросил:

– Ты помнишь, что такое Коцит?

– Э-э… ледяное озеро в загробном мире.

– Озеро или река?

«Божественную комедию» они читали ещё в пору учёбы в кадетском корпусе, но впечатлительный Фёдор Петрович к литературе такого рода относился с бо́льшим вниманием.

– Коцит был рекой слёз у Вергилия, а у Данте всё-таки озеро, – сказал он и на миг задумался, припоминая. – Per ch’io mi volsi, e vidimi davante e sotto i piedi un lago che per gelo avea di vetro e non d’acqua sembiante – я огляделся и увидел под собой озеро, застывшее от холода подобно стеклу… Говори же, что случилось!

– Видишь, подзабыл… – Фёдор Иванович произносил слова непривычно медленно и раздумчиво, иногда глубоко затягиваясь и выпуская облако ароматного дыма; он по-прежнему глядел в потолок. – Точно, Данте. Обманувший доверие окажется в аду и будет вечно стоять, вмёрзший по пояс, в ледяном озере Коцит.

Фёдор Петрович занервничал.

– Ради всего святого, что случилось?

– Известно, что, – с деланным смешком, но без тени улыбки ответил, наконец, Фёдор Иванович и впервые взглянул на кузена. – Обчистили меня. Да как! Василий-то Семёнович шулером оказался первостатейным. Я тоже передёрнуть могу, но таких мастеров не видал. Настоящий бульдог!

Фёдор Иванович, верно, знал толк в карточных фокусах и трюках. Побеждал противников за игрой не только характером или знанием физиогномики, но и умением – как сам он говорил – собственною рукой исправить ошибку фортуны. Такие исправления иной раз приносили солидный куш.

В немногих словах Фёдор Иванович объяснил кузену, как подставные мелкие игроки, называемые шавками, под водительством своего главаря-бульдога устраивают игру таким образом, что попавшему к ним в зубы простачку нипочём не вырваться. И хоть на этот раз их жертвой был далеко не простачок, и хоть использовал Фёдор Иванович всё своё искусство, желая переломить игру, – один чёрт, остался в проигрыше.

– Фу-ты, – облегчённо вздохнул Фёдор Петрович и плюхнулся в кресло, – а я уж, было, глупости подумал… Проиграл-то много?

Тихий ответ Фёдора Ивановича огорошил кузена, и он переспросил:

– Сколько?!

Фёдор Иванович повторил, не повышая голоса, но с интересом глядя в лицо гостю. Фёдор Петрович побледнел.

– Погоди, – сказал он, – погоди! Это же целое состояние! И откуда же?.. И как же теперь ты?..

– А вот и посмотрим, – Фёдор Иванович отшвырнул погасшую трубку в угол и резко поднялся. – Поеду по знакомым. Платить требуют немедленно, до завтрашнего утра надо собрать, сколько записано.

– Я чем могу, – упавшим голосом произнёс кузен, – но ты же знаешь…

– Знаю, – оборвал его Фёдор Иванович, – поэтому тебя в расчёт не беру. Чай, найдутся в Петербурге желающие ссудить графа Толстого на первое время. А после поглядим, как повертится господин Огонь-Догановский. Уж я ему так не спущу, пусть не надеется! Будь он хоть сто раз Огонь, а в ледяное озеро Коцит я его ещё на этом свете поставлю… Стёпка, щучий сын! Подай умыться!

Фёдор Иванович прихорошился, и вскоре кузены, выпив на дорожку крепкого кофе, отправились объезжать знакомых: Фёдор Петрович вызвался в сопровождающие.

Куда бы они ни явились – везде им были рады и встречали с распростёртыми объятиями. Но стоило завести разговор о ссуде, энтузиазм хозяев улетучивался и радость угасала на глазах.

Отказом ответили все до единого, кого Фёдор Иванович и Фёдор Петрович увидели за целый день.

Одни ссылались на то, что из поместий не пришли ещё деньги. На дворе август; урожай покуда не собран, а что собрано – то не продано. Мол, сами пока на бобах сидим… При этом, сидя на бобах, обязательно приглашали в ближайшее время кто на бал, кто на званый обед.

Другие отговаривались тем, что поиздержались за лето. Поездки, наряды, развлечения, столичная светская жизнь с её драгоценной мишурой… Теперь уже осень скоро, пора путешествий на воды, куда-нибудь в Баден-Баден. Всё дорожает, а европейские курорты и раньше были недёшевы. Тут каждая копейка на счету – не обессудьте, граф.

Третьи обновляли выезд, заказав новые кареты и орловских рысаков за немыслимые тысячи; четвёртые, как назло, только-только выкупили ложи в петербургских и московских театрах на несколько лет вперёд; пятые выдавали замуж дочерей, шестые обживали и обставляли очередной особняк…