Теперь нечего было даже думать о том, чтобы успокоиться. Сердце во время подъема по тропе выстукивало румбу, униформа насквозь пропиталась потом, в глазах темнело, а низ живота все наливался и наливался сладкой истомой, и этому не было никакого конца.
Но самым страшным были воспоминания. Словно он слегка приоткрыл ящик Пандоры, и теперь ночные кошмары, которые он так долго пытался удержать под замком, разом вылетели наружу, и теперь кружили вокруг, хохоча и дразня его, словно мстительные духи. Лорида вытер рукавом пот, заливающий глаза, стоило завернуть за скалу, и свежий ветерок уступал место густому липкому жару. Черт, еще утро, а уже такая духота, как тогда, той ночью…
…Той ночью, несколько месяцев назад, когда он первый раз оказался на острове. Было так же душно и безветренно. Он лежал на дне лодки со связанными за спиной руками, холщовый мешок на голове не давал рассмотреть звезды, чтобы хоть как-то понять, в каком направлении его везут, поэтому он слушал море, ровно гудевшее за железным бортом. Руки затекли и онемели, кроме того, тяжелый ботинок припечатывал его к палубе, а в ответ на любую попытку пошевелиться кто-то невидимый чересчур усердно тыкал в ребра стволом автомата, наверняка уже оставив пару синяков. Все это было унизительно, но он знал – по-другому на остров не попасть. Да и что он знал тогда об унижении. Тогда, когда шли последние часы его прежней жизни.
Тогда он еще не был Лоридой – щепкой, его звали Мариос, он был одним из лихих парней, связанных с крупным преступным кланом на материке. Он был совсем молод, но уверенности в себе и наглости ему было не занимать. Веселый белозубый парень, которому всегда везло. Он был на хорошем счету, старшие товарищи поговаривали о его перспективах в клане. Сделки с оружием, кокаин, девочки… Последние нравились ему больше всего остального. Он считал себя жеребцом, не мог пропустить ни одной упругой задницы среди цыпочек, которых охранял. Им это нравилось, они сходили с ума от его мускулатуры, жгучего взгляда и агрессивной манеры трахаться. Это и стало источником всех проблем.
Мариос так до конца и не понял весь ужас своей ошибки, пока не оказался на неожиданной аудиенции у своего босса, самого ноноса архимафиозо Критикоса, с сюрпризом в виде ствола, всунутого в рот. На этой очень неприятной встрече Критикос, чье имя если и произносили среди греческих мафиозо, то чаще всего опасливым шепотом, медленно и спокойно объяснил не в меру красивому бойцу, что его, Критикоса, любовница вовсе не получает никакого удовольствия от похотливых взглядов какого-то наглого охранника. И что самым подходящим местом для такого сукина сына, кроме могилы, конечно, является остров Стили, где его научат послушанию и уважению.
«Из таких, как ты, там умеют делать отличных рабов!» – смеялся Критикос ему вслед. Теперь, слушая, как лодка причаливает к острову и железный борт скребет случайный камень, Мариос вспоминал эти слова.
Его грубо поставили на ноги, онемевшие после часов, проведенных в лодке, и поволокли вверх по дороге. Подъем продолжался довольно долго, пока через духоту летней ночи и пение цикад его не втащили в мраморную прохладу огромной виллы, или даже, судя по размерам, скорее, дворца. Он пытался запомнить направление, но его, казалось, бесконечно вели по полированным полам коридоров, коврам, пропитанным запахами благовоний, пока наконец его сопровождающие, так и оставшиеся для него невидимыми, не остановились перед массивной дверью, где, предварительно сдернув с лица мешок, толкнули его в открывшийся полутемный проход.
Некоторое время Мариос разминал затекшие руки и с опаской вглядывался в царившую в зале полутьму. Он сделал шаг назад и толкнул локтем дверь за своей спиной. Закрыто. Отлично. Сначала этот старый змей Критикос обещает сделать из него раба, потом посреди моря ему на голову натягивают мешок и сбрасывают в лодку к каким-то молчаливым ребятам, которые на все вопросы отвечают тычками приклада, полночи везут куда-то связанного, потом этот дворец с обстановкой восточного императора…
Что теперь его ждет в этом темном и роскошном зале? Пытки? Ядовитые змеи? Поединок с тигром? Внезапно из-за парчовой занавеси раздался звук, который мгновенно заставил его расслабиться. Женский смех и веселый разговор, смолкавший по мере приближения и переходящий в озорной шепот. Мариос ухмыльнулся.
Это хороший знак, уж с девчонками-то он всегда найдет общий язык, это его конек. Парчовый полог откинулся, Мариос уже хотел было сострить про местные привычки обращаться с гостями, но так и замер с открытым ртом. Навстречу ему вышли, оживленно болтая между собой, пять красивейших женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни.
Они не поздоровались и не представились, но никакое представление и не было нужно, не нужно было даже обращать внимание на их невероятные одежды и драгоценные маски, достаточно было увидеть их осанку, вслушаться во властные нотки их голосов, чтобы понять – перед ним царицы, повелительницы этого острова, а теперь и его повелительницы.
Они были одеты то ли для бразильского карнавала, то ли для языческого ритуального жертвоприношения. И это было потрясающе сексуально. Запах их тел, нежный в своей сладости, словно аромат невиданного райского цветка, донесся до Мариоса, заставляя ноздри жадно расширяться и пуская мысли в пляс. Мимо него поплыли спелые роскошные груди, едва прикрытые летучей дымчатой тканью, и упругая грудь, зовущая своей свежестью и невинностью, полные теплые бедра цвета топленого молока, и золотистые стройные бедра, сулившие необычное наслаждение, и жадные красные губы, и магнетические глаза, насмешливо сверкавшие из золоченых прорезей на масках, словно все его самые смелые мечты вдруг шагнули из сна в реальность.
Царицы, словно они и вправду были всего лишь мороком его воспаленной похоти, прошли мимо, обратив на него внимания не больше чем на предмет мебели, они не спеша расположились на невероятных размеров ложе, стоявшем у стены, наливали вино в хрустальные фужеры и продолжали без умолку болтать. Они говорили на греческом, мешая его с английским и еще каким-то языком, которого Мариос не знал.
Нужно было сказать что-то, как-то начать разговор, но от возбуждения и от необычности ситуации язык превратился в бестолковый кусок сухой фанеры, а под мышками растекались темные круги. Он так и стоял молча, без движения, с приоткрытым ртом и возмутительно натянутыми спереди штанами, мысленно входя в каждую из цариц по очереди и не в силах остановиться. Он не знал, сколько времени прошло, в голове ухало с каждым ударом сердца, а фантазии становились все смелее, в тот момент, когда о нем наконец вспомнили. После краткого перешептывания и последовавшего за ним дружного смеха одна из цариц впервые обратилась к нему неожиданно резким тоном, требующим беспрекословного подчинения:
– Подойди! Живо!
Мариос хотел было ответить что-нибудь резкое и остроумное, как ему всегда удавалось в моменты, когда нужно было поставить на место какую-нибудь кареглазую нахалку у входа в ночной клуб, но вместо этого он лишь промямлил что-то и подошел к роскошному ложу, нелепо подволакивая ногу из-за своего вздыбленного жеребца, рвущегося наружу через штаны. От этих женщин исходила такая притягательная власть, что он немедленно почувствовал себя жалким и ничтожным посмешищем в этой грязной одежде, которую он не снимал больше суток, неспособным выдавить из себя ни звука перед уверенной и равнодушной мелодичностью их голосов, плавностью движений их ухоженных тел, таящих силу и угрозу, словно у крупных хищников.
Но Мариос позабыл даже свой стыд, когда почувствовал, как Царицы, не отвлекаясь от разговора, небрежными движениями принялись снимать с него одежду. Десяток рук, словно змеи, сколь-зили по нему, словно проверяя крепость его мускулов, лаская его кожу. Случайные прикосновения их нежных пальцев обжигали его раскаленным железом, их равнодушные взгляды, скользящие по его телу, хлестали словно плети, а когда он почувствовал, как нежные руки сомкнулись на его члене, что-то надорвалось внутри, и стало невозможно терпеть эти ласки, каждый раз мучительно замирающие за секунду до конца. Он стонал и рычал, дурея от их равнодушия и надменной небрежности, пока, наконец, не выдержал и попытался вмешаться руками в их издевательские пасы, лишь бы скорее достигнуть сладкого предела, за которым вспыхнуло бы ослепительным взрывом освобождение от всего.
