— Знакомьтесь, Жерар. Это моя соседка Жанна, она пианистка. Кстати, Жанна говорит по-английски, так что общаться с ней вам будет несложно, не то что со мной.

Жанна растерянно протянула руку, сложенную лодочкой, как для пожатия. Но тот, кого назвали Жераром, на мгновение задержал ее руку в своих длинных теплых пальцах, а потом повернул ладошкой вниз и поцеловал у запястья. Жанна совсем смутилась и покраснела.

— Ну что ж, Натали, кажется, проблем с общением не будет, — чуть насмешливо сказал Пьер, с интересом наблюдавший эту сцену из угла дивана. — Кажется, мадам и мсье понравились друг другу и не откажутся поужинать с нами. А, мсье?

И Пьер, все еще смеясь, добавил что-то по-французски. Однако Жерар даже головы в его сторону не повернул.

— Мой друг смеется из-за того, что я положон… Нет, кажется, не так — уложен… — серьезно сказал он, с сожалением выпуская Жаннину руку. — По-английски это звучит так…

И он сказал, как это звучит по-английски. Жанна тоже засмеялась:

— На русский это переводится примерно так: «сражен наповал».

— Я буду запоминать. Но вы должны простить мсье Буа-Ришара. Нехорошо говорить на языке, который другие не будут понимать…

Жанна стала неплохо понимать по-французски уже через полгода. Но прошло почти два года с той памятной новогодней ночи, прежде чем Жерар прилично выучил русский. Правда, он очень старался, да и времени для практики у него было довольно много: он приезжал в Союз почти каждый месяц. Жаннины принципы ухнули в тартарары. Она всегда в глубине души сурово осуждала женщин, вступавших в связи с женатыми мужчинами. Чувство долга — превыше всего, и, если уж ты влюбилась в чужого мужа, помучься и пострадай в одиночестве, но перебори недостойную влюбленность. Все равно ничего хорошего из этого не получится. Жанна твердо верила расхожему утверждению «счастья на чужом несчастье не построишь». Правда, впоследствии жизнь не раз его опровергала, но это — потом. Своему Володе Жанна за все тринадцать лет брака не то что ни разу не изменила — у нее даже легкого намека на флирт ни с кем не случилось. Все попытки со стороны мужчин она пресекала в корне, а сама держалась с коллегами и друзьями исключительно по-товарищески.

Жерар же не только был женат — он был безнадежно женат. И дело тут не в религиозных убеждениях, хотя его воспитывали в строгих традициях католической церкви. На беду, Жерар принадлежал к древнему французскому аристократическому роду: он был пятнадцатым графом де Бовильер, владельцем поместья Сент-Эгнен в провинции Берри. А Бовильеры были младшей ветвью герцогов Ла Треймулей и состояли в родстве с Роганами. Жену Жерару выбирали родители, сообразовываясь с честью фамилии. Мадемуазель Клотильда де Браси считалась во всех отношениях подходящей партией. Правда, мадемуазель Кло была старше Жерара на пять лет, но зато в ней текла благородная кровь и она принесла в приданое, помимо неплохого состояния, уникальную коллекцию картин, так украсившую стены фамильного замка. Молодая графиня в первые три года брака родила двоих детей, мальчика и девочку. Мальчик, почти ровесник Жанниной дочери Ларисы, со временем должен был унаследовать замок и титул. Естественно, ни о каком разводе с его матерью не могло быть и речи.

Правда, сама Жанна была свободной женщиной. Если бы ей раньше сказали, что уход Володи обернется для нее благом, она ни за что бы не поверила. А теперь хотя бы одна проблема отпадала сама собой. Потому что Жанна в глубине души осознавала, что, даже оставаясь замужем, она все равно не смогла бы противиться чувству. Жизнь сыграла с ней одну из своих шуток, заставив сделать то, что Жанна еще недавно так сурово осуждала.

Так и тянулся этот печальный роман — уже почти шестнадцать лет. Жанна поначалу скрывала от дочери свои отношения с Жераром де Бовильером, но Лариса быстро догадалась, кем именно приходится ее матери этот замечательный француз. Догадалась и не осудила — они с Жераром быстро нашли общий язык. Тем более что в школе Лариса учила как раз французский.

И вот теперь, наконец, Жерар стал свободен. Ему недавно исполнилось пятьдесят два года — для мужчины совсем не возраст. А Жанне Сергеевне и всего-то сорок восемь — у них еще вся жизнь впереди…

В Москве, раздавая цветы и улыбки, царила весна. Ласковое позднемайское солнце, как заботливая мамаша, выпустило своих зайчиков порезвиться в свежей зелени листвы, еще нежно-клейкой и чистой. Подумать только — пройдет всего пара недель, и от яркости и чистоты не останется и следа. На Патриарших уже к началу июня липы становятся пыльными, словно полированная мебель у неряшливой хозяйки.

Но эти две недели еще предстояло прожить. А пока обитатели города радовались длинным солнечным дням, предвкушая предстоящее лето и долгожданные отпуска. Впрочем, по традиции, летний отдых — привилегия взрослых. На тех, кого сейчас модно называть тинейджеры, эта привилегия не распространяется. Самый замечательный месяц в году — июнь — они вынуждены тратить на экзамены. А несчастные абитуриенты и вовсе лета не увидят…

По счастью, все тревоги поступления для Владика закончились еще в прошлом году. Биофак МГУ — не самое престижное сейчас учебное заведение. Отец долго его отговаривал, настоятельно советуя выбрать что-нибудь поперспективнее. Но Владик с детства любил животных — лет до четырнадцати он вообще мечтал стать ветеринаром. В конце концов родители смирились. Биофак так биофак, что же делать!

Первый курс доказал Владику, что он не ошибся в выборе. И вот сейчас уже вторая сессия почти сдана, и без особых проблем. Законная «пятерка» по общей экологии легко получена, и впереди ждет только хорошее.

Владик расположился на скамеечке под памятником Крылову, потягивая пиво из банки и заедая его хот-догом. Он ждал свою однокурсницу Алку Левинскую. Они с Алкой собирались пойти посидеть в «Пицца-хат», но Алке сначала надо было непременно забежать к приятельнице. У приятельницы рожала собака, жутко толстая такса Гера. Роды начались утром, но из-за невероятных жировых накоплений Гера никак не могла разродиться. Алка, помешанная на собаках, дергалась весь день, чуть экзамен не завалила, а потом сразу помчалась узнавать, как дела. Владик ее в общем-то понимал, он сам любил собак и тоже переживал из-за толстой Геры. Но он не очень хорошо помнил номер квартиры Алкиной приятельницы, и, кроме того, лишний народ при собачьих родах ни к чему. Вот он и решил подождать Алку здесь, на скамеечке под Крыловым. Пил пиво, жевал хот-дог и от скуки разглядывал прохожих.

По бульвару быстро шла девушка. Девушка как девушка, молодая, на вид лет двадцати двух — двадцати трех, в белом костюме: приталенный короткий пиджак и длинная юбка, сильно расклешенная от колен. Она шла, никого не замечая, глядя перед собой, но тем не менее притягивая к себе множество взглядов. Что-то было в ней такое, что заставляло почти всех прохожих и сидящих на лавочках провожать ее глазами. Может быть, в своем ослепительно белом костюме она была слишком яркой для унылой Москвы, яркой даже для такого солнечного весеннего дня. Она словно не шла, а летела, легкая, высокая, стремительная, и длинные золотые волосы чуть взлетали в такт шагам, тоже легкие, как паутинка бабьим летом.

Девушка поравнялась с ним, Владик смотрел на нее, как смотрят сон. Он не мог бы сказать, красива незнакомка или нет. Обычные слова тут не годились. Он заметил только прозрачные зеленоватые глаза, нежную линию подбородка… Вообще все лицо ее было трогательно-нежным, как чашечка цветка.

Девушка прошла мимо, оставив после себя едва уловимый свежий аромат горьковатых духов. Минута — и она скрылась за поворотом. Владик ошарашенно смотрел ей вслед.

А была ли она вообще, эта девушка?

— Ну, вот и я!

Услышав Алкин голос, Владик словно проснулся:

— Что?

— Ветеринара пришлось вызывать, — сообщила Алка.