— Но ведь, Лора…
— Что — Лора? Что?
— Выслушай меня…
Он попытался обнять ее, успокоить, но Лариса опять вырвалась. От резкого движения головы заколка отскочила, и не просохшие еще волосы рассыпались по плечам.
— Выслушать? А что ты мне можешь сказать?
На Ларису вдруг нахлынули старые обиды. А она-то, дурочка, забылась, почувствовала себя счастливой! Это призрачное счастье, которое не то что завтра кончится, нет, которое существует только в ее воображении. Мужчины! И Андрей, и все остальные — для них всех она была просто игрушкой. Чем недоступнее, тем желаннее. А как только они понимают, что получили игрушку в свое полное владение, сразу теряют к ней интерес и вспоминают о более важных вещах: о карьере, о работе, о семье, наконец… А бедная игрушка пусть живет дальше как хочет.
— Откуда вы все взялись? Ведь много, много лет я была одна! Много, много лет меня никто не любил! Вы все снисходили ко мне, вам было со мной скучно, у вас всегда находились свои мужские дела! А я пропадала, пропадала… — Голос ее сорвался, она снова опустилась на диван и судорожно прижала руки к груди. Светлые волосы слипшимися мокрыми прядями жалко свисали по обеим сторонам поднятого вверх лица. Он присел рядом, протянул руку к ее щеке:
— Лора…
Она отстранилась:
— Господи, как я устала. Ну зачем вы все меня мучаете?
Это прозвучало так по-детски жалобно, что у Андрея защемило сердце. В эту минуту он готов был сделать для нее что угодно, лишь бы утешить, успокоить… И он сказал, повинуясь наитию:
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
Она смотрела прямо перед собой и молчала. Андрей осторожно протянул руку и коснулся ее волос:
— Лора, Лорочка, тебе будет легче, если я уйду?
— Не знаю. Я уже ничего не знаю.
Уголки ее губ скорбно опустились вниз. Он взял ее руки в свои ладони — она отдала их, покорно и безжизненно. Через пару минут она снова заговорила, и голос тоже был безжизненным и ровным:
— Я любила тебя, любила все время. Ждала, когда ты придешь ко мне насовсем. Понимаешь, я была уверена, что рано или поздно ты придешь. Потому что и ты любил меня, я знаю, что любил. А вот сейчас ты пришел, а я не могу с тобой быть. Я не могу… не могу простить, как ты со мной обошелся. Так странно… Понимаешь, мне казалось, ты придешь — и все будет хорошо. А оказывается, дело не в тебе, а во мне.
Он слушал, не перебивая и стараясь понять. Лариса облизнула ставшие вдруг сухими губы:
— Эта ваша семейная фотография… Ведь дело не в ней, она просто вернула меня к реальности. Сейчас я вспоминаю разные мелочи, которые тогда, восемь лет назад, мне казались незначительными… Ты никогда не оставался со мной надолго. Даже когда у тебя было время, ты все равно стремился уйти…
— Да! — не выдержал он. — Потому что я боялся — если промедлю еще немного, у меня просто не будет сил от тебя оторваться…
В ее взгляде, наконец, блеснула какая-то живая искра:
— Это правда?
— Да.
Она на секунду сжала его руку:
— Почему ты мне этого никогда не говорил?
— Потому что я сам себе в этом не признавался. Я боялся.
— Чего же, Господи, чего?
Андрей болезненно поморщился:
— Понимаешь, тогда все так запуталось… И Владик…
Лариса разжала пальцы, глаза ее снова стали пустыми и холодными:
— Вечно Владик!
— Лора, у тебя нет детей, поэтому ты не представляешь…
Этим напоминанием он только усугубил ее отчаяние. Лариса гневно повернулась к нему:
— Да? А может быть, ты вспомнишь, по чьей вине у меня нет детей? Может быть, ты вспомнишь, что сказал мне, когда я…
Он вздрогнул, хотел что-то сказать, но она не дала:
— Не надо было вообще сообщать тебе о своей беременности. Но я была дурой, честной дурой! Я считала, что это такое же твое дело, как и мое! Ты говоришь, что пожертвовал всем ради ребенка? Но ведь тот ребенок тоже был твой!
— Он еще не родился.
— Потому что ты этого не хотел!
— Ты сгущаешь краски. Конечно, я понимаю, в тебе говорит обида… — он запнулся, инстинктивно почувствовав, что опять сказал что-то не то.
Лариса смотрела на него так, словно он ее ударил.
— Обида? Как у тебя все просто! Впрочем, ты прав — и обида тоже.
Она встала и прошлась по комнате. Андрей настороженно следил за ее движениями. Он чувствовал себя как узник в ожидании приговора.
— Но сейчас я хочу все исправить. Если ты простишь меня… Сейчас я могу быть с тобой, только с тобой, — он глубоко вздохнул и сказал: — Я хочу развестись и жениться на тебе.
Но эти слова не произвели того эффекта, на который он рассчитывал. Лариса посмотрела на него, и глаза ее по-прежнему были холодны и пусты.
— Если бы я услышала это тогда, восемь лет назад, я бы, наверное, с ума сошла от счастья. А сейчас… Поздно.
— Ну почему? — это не укладывалось у него в голове. — Ведь всего час назад все было в порядке! Нам с тобой было хорошо, и…
— Это так… Вроде сна. Не на самом деле…
— Не понимаю, — медленно сказал он.
Лариса вздохнула:
— И не поймешь. Я не выйду за тебя замуж, Андрюша.
— Почему? — сдавленным голосом спросил он.
Она улыбнулась, печально и безнадежно:
— Поздно.
Он начинал злиться, но изо всех сил старался оставаться терпеливым:
— Я не понимаю. Теперь нам же ничего не мешает…
— Мешает. Я не могу.
— Что?
— Не ты — я не могу с тобой быть, — тихо повторила она. — Я даже не знала, что обида до сих пор не прошла. Когда у нас все началось снова… Все наши последние встречи меня все время что-то угнетало. А увидев этот снимок, я вдруг поняла… Себя поняла, понимаешь? Все встало на свои места. Просто каждый раз, когда я вижу тебя, когда ты ко мне прикасаешься, я невольно, неосознанно вспоминаю твои тогдашние слова, и мне больно. И хочется причинить такую же боль тебе… А что же за жизнь у нас с тобой тогда получится?
Он горько усмехнулся:
— Поверь, мне сейчас ничуть не легче.
— Верю, — тихо сказала она. — Верю, но это ничего не меняет.
— Что же нам теперь делать?
— Не знаю, — она устало опустила голову. — Наверное, расстаться. Ты же видишь, мы все равно не можем быть вместе. Только окончательно измучаем друг друга. Любая мелочь будет напоминать мне, что… Будет вызывать такие вот сцены.
Они сидели рядом на диване, совсем близко, и оба знали, какая пропасть пролегла между ними.
Совсем стемнело, и слабенькая полоска света, пробивавшаяся с террасы в кабинет, не могла рассеять темноту.
— Может быть, все-таки пойдем поужинаем? — нерешительно спросил Андрей.
Лариса невесело усмехнулась:
— Какая уж тут еда. Отвези меня, пожалуйста, домой.
— Прямо сейчас?
— Да.
Он взглянул на светящиеся стрелки наручных часов:
— Уже поздно, почти час ночи. Может быть, Все-таки останешься? Хотя бы до утра…
— Я хочу домой, — бесцветным от усталости голосом сказала Лариса.
Когда после тряски в пригородной электричке и давки в метро Владик наконец добрался до дома, стрелки часов уже подходили к восьми.
Матери не было. Он прошел к себе наверх, закрыл дверь и бросился на диван лицом вниз. Хотя занавески были задернуты, солнечный свет все равно проникал через светлую ткань, даже в углах не оставляя спасительного полумрака. В июне дни в Москве долгие, сумерки настанут только часа через два… Если бы он ослеп! Зачем ему солнце и лето, если все кругом — вранье, сплошное вранье! Иллюзия. Все только притворяется хорошим, только кажется. И люди, и сама природа. Везде обман, ни на что нельзя полагаться. Солнечные лучи ласкают тело, а потом у забывшего осторожность человека появляются страшные ожоги, и кожа вздувается пузырями и облезает, и приходит боль, страшная боль…
За окном слышались раздражающие звуки стройки, — какая-то компания купила соседний дом и начала переоборудовать его под свои нужды. Компания, видно, торопилась: строители работали с раннего утра до позднего вечера, почти без перерывов. Обычно он пропускал эти звуки мимо сознания, а теперь стук и лязг словно впивались в его мозг, крутили и вытягивали, и невозможно было выносить это дольше… Он протянул руку, нащупал валявшийся на полу рядом с диваном плеер и швырнул его в окно. Звякнуло разбитое стекло, посыпались осколки. Но облегчения этот жест не принес.
