Погромы несли бедствия еврейскому населению, они же поражали дух самих войск, извращая их психику, разрушая дисциплину, внося развал. Это могли не видеть только слепые. И только ослеплением можно объяснить тот довольно распространенный среди еврейства взгляд, что «погромы, как часть военного быта, органически связаны с военной и социал-политической программой Добровольческой армии». Могу уверить этих лиц, что если бы при тогдашних настроениях придать «программный» характер борьбе с еврейством, мало того - если бы только войска имели малейшее основание полагать, что высшая власть одобрительно относится к погромам, то судьба еврейства южной России была бы несравненно трагичнее».

По требованию Деникина, командующий Добровольческой армией приказом оповещал, что «всем гражданам без различия состояний, национальности и вероисповедания должна быть обеспечена личная и имущественная неприкосновенность».

«Много приказов, - с горечью вспоминал Антон Иванович, - было написано мною, генералами Драгомировым, Май-Маевским, Бредовым и другими, осуждающих погромы и требующих решительных мер против них. Эти меры локализировали еврейские погромы, но не устранили их окончательно…»

И одна из ошибок Деникина, погубившая белое движение, заключалась в том, что он упустил момент вовремя ввести в своих войсках железную дисциплину, сурово карающую «всякий разбой, всякое насилие над людьми - православными, магометанами, евреями - безразлично». В то время как пленных чекистов и красных комиссаров публично вешали на городских фонарях, своих уголовных преступников из солдатской массы старались ликвидировать незаметно, за кулисами. И психологический эффект, который в данном случае смертная казнь должна была произвести на воинские части и на население, терял свою силу.

Одним из немногих исключений общей политики «замалчивания» был генерал Врангель. Он с шумом и треском публично вешал грабителей в своей армии; и это в дальнейшем послужило лишним поводом к выдвижению его кандидатуры на пост Главнокомандующего.

Недовольство деникинской властью в деревне нарастало с невероятной быстротой. Причиной тому были бесплатные реквизиции, грабежи, но главное - земельный вопрос. И в этом насущном вопросе правительство Юга России оказалось на редкость недальновидным Оно настроило против себя крестьянство, то есть огромное большинство населения.

Захватив после революции помещичьи земли, инвентарь, скот лошадей, а также, на всякий случай, одежду, мебель, посуду, серебро картины и книги бывших владельцев, крестьяне с тревогой ждали что скажет по этому поводу генерал Деникин. Они хотели слышать от него слово, закрепляющее за ними земельный передел и прощающее все прошлые прегрешения. Но этого слова они не услышали.

Дважды правительство Юга России приступало к формулировке земельной реформы. Первая попытка, под редакцией Колокольцова, оказалась настолько реакционной, что генерал Деникин, назвав ее «актом отчаянной самообороны класса», с возмущением отверг проект и удалил Колокольцова со службы. Второй проект разрабатывался Челищевым (начальник управления юстиции) и профессором Билимовичем, назначенным начальником управления земледелия. Многие специалисты земельного вопроса в России утверждали потом, что проект Билимовича - Челищева был бы нужен в период, предшествовавший революции. Но в 1919 году он уже не имел ценности. Сам Деникин должен был признать, что «с тех пор маятник народных вожделений качнулся далеко в сторону и новый закон не мог бы уже оказать никакого влияния на события и, во всяком случае, как орудие борьбы был совершенно непригоден».

Таким образом, за время существования Вооруженных Сил Юга России земельный закон не был опубликован.

По убеждению Деникина, земельный вопрос, как и все другие общегосударственные проблемы, должен был разрешиться постановлением Учредительного собрания после конца междоусобной распри. Этого требовал принцип «непредрешенства», провозглашенный Добровольческой армией. А потому в глазах Деникина все земельные проекты являлись лишь переходной стадией и должны были носить характер чисто временных мероприятий для установления в каждой отдельной местности тех или иных земельных норм. А тем временем писались туманные декларации. С одной стороны, в них говорилось об обеспечении интересов трудящегося населения, о создании прочных мелких и средних хозяйств за счет казенных и частновладельческих земель. С другой стороны, в них сообщалось о сохранении за прежними владельцами их прав на землю, о переходе недвижимого имущества из рук в руки лишь путем добровольных соглашений или путем принудительного отчуждения, но обязательно за плату. Более конкретными были временные правила, издававшиеся правительством Юга, для обеспечения сбора урожая. И тут крестьянам (то есть фактическим держателям земли) стало ясно, что интересы ненавистных им помещиков при сборе урожая будут соблюдены.

Однако надежды помещиков на Деникина возмущали его как проявление классового эгоизма. По словам человека, с ним работавшего, Деникин пытался справиться с революционной стихией «приемами, заимствованными из обихода урегулированной государственности», и действовать с юридической корректностью и щепетильностью в отношении заинтересованных сторон. В результате мероприятия

Деникина не угодили ни тем ни другим и потерпели полнейшее фиаско.

Беда Деникина заключалась в том, что армия его к тому времени в полной мере начала выявлять свой классовый характер, и Главнокомандующему приходилось считаться с настроением известного круга офицеров. Сам Деникин был значительно «левее» своего окружения. Он мог, конечно, независимо от него принять то или иное решение, но сознавал, что это могло повлечь к разрыву с правыми кругами и вызвать большие осложнения в армии. Это связывало ему руки.

А среди крестьян недовольство переходило от слов к делу. Банды, притихшие на время и смирно сидевшие по своим деревням, снова ожили. В горах Северного Кавказа, в районе Новороссийска, Туапсе, Сочи появились повстанческие отряды крестьян и дезертиров, именовавших себя «зелеными» (атаман Зеленый, действовавший на Украине, никакого отношения к ним не имел).

Самой значительной из всех повстанческих шаек была банда анархиста Нестора Ивановича Махно. В отличие от других, не имевших политической программы, она провозгласила лозунг анархистов-коммунистов. В своеобразном преломлении в ней сочеталась идея организации свободных коммун (которые должны были составить основу будущего общества) с полнейшим произволом и насилием.

Махно был из крестьянской семьи большого села Гуляй-Поле Александровского уезда Екатеринославской губернии. Родился он в 1889 году и с малых лет принужден был работать. Отец его по заказу мариупольских мясников закупал для них в своей округе рогатый скот и свиней, а сын помогал отцу резать свиные туши. Одиннадцати лет Нестора отправили работать в город Мариуполь подручным у приказчика в галантерейной лавке. Приказчик о своем подручном сохранил самые недобрые воспоминания.

«Это был, - рассказывал он потом, - настоящий хорек, молчаливый, замкнутый… Одинаково злобно относился как к служащим, так и к хозяину и покупателям. За три месяца я обломал на его голове и спине совершенно без всякой пользы до сорока деревянных аршинов».

Мальчишка молча переносил побои, но тут же за них мстил: наливал приказчикам в чай касторовое масло, отрезал пуговицы от их одежды, один раз, сильно обозлившись, ошпарил своего надзирателя кипятком. На этом окончилась коммерческая карьера молодого Махно. Его хорошенько выпороли и вернули к отцу, который вскоре поместил сына в типографию. Махно присматривался к тому, как работали наборщики, и это ремесло ему понравилось. Там же он познакомился с анархистом Волиным (В. М. Эйхенбаумом), который своими рассказами об учении Бакунина и Кропоткина пробудил в нем интерес. В понятии Махно, их теории сводились к простой формуле: разрушать все окружающее и не признавать над собой ничьей власти.

В период революции 1905-1906 годов огромное впечатление на Махно произвели так называемые «экспроприации», и 16-ти лет отроду он организовал налет на уездное казначейство в городе Бердянске. Захватив кассу и убив трех чиновников, он скрылся, но вскоре был выдан одним из своих товарищей, суд приговорил его за «убийство и разбой» к пожизненной каторге. С 1908 года он сидел в Бутырской тюрьме в Москве. Здесь встретился с отбывавшим пожизненное заключение анархистом Петром Андреевичем Аршиновым. Они сошлись на том, что оба совершили «террористические акты», так как Аршинов в 1906 году участвовал в организации взрыва полицейского участка поблизости от Екатеринослава, а затем в убийстве начальника железнодорожных мастерских той же губернии. Аршинов стал духовным наставником и учителем Махно. Вспоминая впоследствии о своем знаменитом ученике, он писал; «Как ни тяжела и безнадежна была жизнь на каторге, Махно, тем не менее, постарался широко использовать свое пребывание в ней в целях самообразования… Каторга, собственно, была единственной школой, где Махно почерпнул исторические и политические знания, послужившие ему затем огромным подспорьем в последующей его революционной деятельности».