— Отчего ты плачешь? Тебя обидели там, откуда ты пришла? Ничего, теперь ты станешь жить с нами. Тут тебя никто не обидит.
У неё обязательно должна быть такая красавица-дочка, решила Олянка. Когда-нибудь непременно будет. С этой мыслью она расцеловала милые кругленькие щёчки Сваши. А тем временем рядом образовалась куча-мала: пушистые хвосты, попы и щенячьи лапы торчали во все стороны и копошились, похоронив под собой Куницу. Олянка не удержалась от смешка. Она всю дорогу гадала, сколько девице-сатиру могло быть лет, а сейчас окончательно поняла, что та сама ещё подросток. Взрослой степенности Кунице явно недоставало.
Вернулась Свиреда, и не с пустыми руками: она несла корзину с мясом. Увидев учинённый в её отсутствие беспорядок, она стегнула хворостинкой по высунувшемуся из общей кучи заду Куницы:
— Это так ты присматриваешь за младшими? Да за тобой самой глаз да глаз нужен, шалопайка!
Куница потёрла пострадавший зад и попыталась выбраться. Но не тут-то было: её зажали основательно.
— У меня свой способ! — попыталась она оправдаться, с трудом высунув из горы мохнатых тел лицо, изрядно сплюснутое со всех сторон. — Я... это... возглавляю безобразие, дабы управлять им.
— Способ у неё, — хмыкнула Свиреда, ставя корзину подле Олянки.
Несколько ласковых, но строгих шлепков вмиг усмирили разыгравшуюся ребятню.
— Бабушку разбудите, обормоты! Вот она вам задаст! — пригрозила Свиреда.
Бабушку дети, видимо, побаивались и уважали. Они сразу притихли, и Куница наконец смогла выбраться — растрёпанная, без шапочки, в перекосившейся безрукавке. Головной убор стал добычей одного из щенков, и она принялась отбирать шапку:
— А ну, отдай!
— Грррр, — урчал малыш, вцепившись в меховой убор зубами.
— Отдай, попа ты мохнатая, — упорствовала Куница. — Это тебе не игрушка!
Другие пушистые ребята нашли эту забаву очень весёлой и тут же присоединились, причём на стороне своего сверстника. Перевес сил был явно в их пользу. Состязание по перетягиванию шапки грозило перерасти в новый виток всеобщей свалки, и Свиреде пришлось вмешаться. Изрядно потрёпанная шапка вернулась на голову обладательницы, и та, приведя себя в пристойный вид, устремила заблестевший взгляд на корзину со съестным.
— О, вот это получше будет, чем рёбра глодать! Благодарствуем, Свиредушка.
А Свиреда, отметив одетую и причёсанную дочку на коленях у гостьи, одобрительно кивнула Олянке. Та робко улыбнулась, согревшись душой от взгляда её красивых и тёплых глаз.
Куница, нарезая ножом мясо на тонкие ломтики, посыпала его мелко наструганным диким хреном и сухими душистыми травами, после чего слегка обжаривала на углях обложенного камнями очага посреди шатра. Роскошное блюдо! Обе путешественницы наконец насытились. Свиреда подала им и питьё — растёртую бруснику, смешанную с водой и чуть подслащённую мёдом.
Наконец сплетённый из травы полог откинулся, и из отгороженного им пространства появилась женщина с ястребиным носом и крупными, мужскими чертами лица. Пожилой назвать её не поворачивался язык: её спина оставалась прямой, походка — лёгкой, стан — стройным, а кожа на ногах не одряхлела. Двигалась она неспешно, со спокойным, царственным достоинством. Она была облачена в такой же, как у Свиреды, шерстяной плащ-накидку с отверстием для головы, кожаную короткую юбку и меховые сапоги. Тёмные брови с проседью нависали над пронзительными глазами, придавая её взгляду суровость и тяжеловесную внушительность. Волосы с годами не потеряли густоты, только схватились инеем седины; они были заплетены в две косы, лежавшие на груди и достигавшие кончиками пояса. Голову властной лесной жительницы венчал пышный убор из лебединых перьев с подвесками из крашеных деревянных бусин.
— Что-то в горле пересохло, — проговорила она густым и грудным, звучным голосом.
Свиреда тут же поднесла брусничный напиток и ей. Утолив жажду, женщина направилась к выстланному медвежьей шкурой мягкому ложу у очага и без суеты расположилась на нём. С её появлением Куница вскочила, дёрнув за собой и Олянку, и та поняла, что перед ними сама Бабушка Свумара.
— Поздоровайся и платок поднеси, — шепнула Куница, ткнув Олянку в бок.
У той язык отнялся под пронизывающим, древним, всезнающим взглядом Свумары. Спотыкаясь от робости, она кое-как сумела поклониться и поднести на вытянутых руках свёрнутый платок. Бабушка пощупала ткань, полюбовалась вышивкой и узором.
— Разверни.
Олянка развернула платок и взяла его за углы. Ширины её раскинутых в стороны рук с трудом хватало, чтоб растянуть его. Свумара кивнула.
— Вместо полога над моей лежанкой сойдёт.
Два молодых оборотня тут же принялись прилаживать платок на указанное место. Получился красивый балдахин с бахромой. Свумара когтистым пальцем показала Олянке, куда той разрешалось сесть. Угол её жёсткого, обрамлённого глубокими носогубными складками рта приподнялся.
— Ну, спрашивай, коли чего спросить хотела.
У Олянки только одно вертелось в голове: третья тропинка. Есть ли она? И почему снились ей серые глаза с золотыми ободками, если быть с Радимирой ей не судьба? Но обрушивать на Бабушку этот суетливый, путаный поток слов Олянка не смела, что-то подсказывало ей, что следует выражаться как можно более сжато. И она нашла, что спросить:
— Бабушка, молвицы и буквицы — это одно и то же?
Суровый рот Свумары не дрогнул, но в уголках её глаз Олянке померещились лучики усмешки.
— Думаешь, они дадут тебе ответ? Что ж, давай посмотрим.
В её протянутую руку лёг потёртый кожаный мешочек, в котором что-то брякало. Кто его Свумаре подал, Олянка не заметила: её взгляд устремился на этот источник таинственной мудрости.
— Кошки их называют буквицами, мы — молвицами, но суть одна.
Свумара высыпала себе в горсть прямоугольные, гладко обточенные костяные пластинки с вырезанными на них угловатыми значками, которые Олянка видела на балках, подпиравших своды подземных ходов. Сердца коснулась жутковатая прохлада — дыхание древней бездны. Бабушка снова пересыпала пластинки в мешочек и протянула его Олянке.
— Возьми и трижды крепко встряхни. Потом держи левой рукой, а правой не глядя вынимай по четыре кости и бросай на четыре стороны: впереди себя, позади себя, слева и справа. Именно таким чередом, не перепутай. И четыре кости кинь напоследок себе под ноги.
Олянка встала и приняла мешочек на чуть дрогнувшую ладонь. Лёгкие костяшки сухо перестукивались внутри, будто бы переговариваясь между собой на неведомом птичьем языке... Что же они пророчили, какую долю предсказывали? Встряхнув мешочек трижды, девушка просунула руку внутрь и на ощупь достала первые четыре молвицы.
— Бросай впереди, — напомнила Бабушка.
Олянка немного нагнулась вперёд и легонько бросила костяшки. То же самое она проделала по остальным трём сторонам, а в последнюю очередь кинула четыре костяшки себе под ноги. В мешочке ещё что-то постукивало, но Свумара забрала его у неё.
— Отойди теперь. Только кости не смахни.
Олянка отступила в сторону, уступая место Бабушке. Та, всматриваясь в знаки и пряча взор под сдвинувшимися мохнатыми козырьками бровей с проседью, думала, теребила подбородок с торчавшим на нём клочком жёсткой волчьей шерсти. Потом, водя пальцем, проговорила:
— Впереди — благо твоё, позади — худо твоё, одесную — грядущее твоё, ошую — былое. А что под ноги легло — то судьба твоя. В прошлом лежит у тебя жена да муж, разум расщеплённый. В грядущем — копьё, день, дитя и сердце. Благо твоё — любовь и терпение, худо твоё — гнев и озлобление. Ну а в судьбу твою лада светлоокая придёт. Не муж — девица.
Как тихие снежинки, падали эти слова на застывшее в ожидании сердце. Еле двигая пересохшими губами, Олянка спросила:
— Не пришла? Придёт?
Свумара подняла одну из костяшек, расположенных посередине.
— Вот это — лада. Она легла с краю, ближе к правой руке — туда, где грядущее. Значит, встреча ещё предстоит тебе. А я тебе и без молвиц скажу: встретитесь вы, когда падёт стена отчуждения между западом и востоком, когда станет можно пересекать границу, что была закрыта после войны, и когда богини-сёстры, Маруша и Лалада, объединят свою силу в сердце смертного воина — сердце, познавшем великую любовь. Но случится это ещё не скоро. Поэтому и подсказывают молвицы, что благо для тебя — терпение. А кошку из головы выбрось. Не твоя она лада.
