Я представляла Варину трагикомедию и, смеясь, думала: я б тоже к ней на свидание не пошла.

– А вот что бы было, если б поженить моего папашу на твоей мамаше, а мою маму за твоего отца замуж выдать? – Варя дальше развивала хохму. – Представляешь: моя мать с твоим отцом живут душа в душу, не ругаются; а мой отец с твоей матерью…

Мы обе залились в хохоте.

– Да они бы убили друг друга в первый же день! Например, сковородками! – загибаясь от смеха, предположила я.

Тирания матери по отношению ко мне заходила так далеко, что приходилось избегать ее поучений не только днем, но и ночью. А куда я могла пойти ночью? Только к Варе. Мать ее, тетя Валя, была тихая, на все согласная женщина и во мне души не чаяла. Виталич же, Варин отец, испытывал ко мне особую симпатию и пьяный неоднократно признавался в любви.

Моя мама, вероятно, ревновала к столь завидному жениху и, когда я возвращалась домой, обзывала меня как только могла; на все буквы алфавита, начиная с «б». Папа скромно молчал и лишь иногда, набравшись неизвестно откуда взявшейся храбрости, пытался урезонить ее. Моя любимая младшая сестра – жертвенный ягненок, ходивший в старшую группу детского садика, – всегда при этом плакала.

Я разрывалась между ней и родителями, но ничего не могла изменить. Притом мама считала меня настолько испорченной, что перестала оставлять Дашу наедине со мной.

Однажды, после очередной домашней нервотрепки, я ушла с Варей на Набережную. Там мы сели на скамеечку, и я, вспомнив пережитую обиду, заплакала.

Я чувствовала себя самой несчастной на свете. Нет, не какой-то непонятой, непризнанной, а именно несчастной. Я не чувствовала любви родителей: папа всегда пребывал в неземном пространстве, свято веря в теорию, что одно только звание родителя является неизменным доказательством любви к ребенку, – и не важно, доказывается ли это чем-нибудь другим. Мать – женщина, которой самой природой предназначено быть нежной, ласковой, любящей, – целовала меня в лоб только в дни рождения, словно боясь одарить лишним поцелуем, и ругала за каждую провинность, совершенно не выбирая выражений. Да и между ними любовь, ради которой они создавали семью, была утеряна.

Но я бы никогда не почувствовала себя несчастной, если бы не была счастлива. А я была. До рождения сестры мы всей семьей каждый отпуск вместе отдыхали на юге, мама была щедра на объятия и ласки, папа баловал своим вниманием и вникал в любую мою мелкую проблему. Может, это потому, что у всех был образ прекрасного будущего? Вот-вот, близко-близко… Вот уже стали специалистами, получили вожделенную хрущевку, обставили, деньги есть, все стабильно, страна – лучшая в мире, все лучшее – детям… Эпоха застоя – так назовут эти годы.

Что сломалось? Сестра, наверное, даже не знает, какой прекрасной и женственной была наша мама…

– Ну и наплевать. Они еще пожалеют… Они мне тоже не нужны, – еще горче заплакала я.

– Закури, – предложила Варя, баловавшаяся этим уже около двух лет.

Она протянула мне прикуренную сигарету.

Я взяла, крепко затянулась и закашлялась.

– Ничего, привыкнешь, – констатировала Варюха, стукнув мне между лопаток. – Зато помогает расслабиться. Бывает, Виталич нажрется, так достанет, что думаешь: сдох бы, что ли… Я бы только «слава Богу» сказала.

– Знаешь, Варя, я ведь крещеная, меня бабушка крестила… И я верю, что Бог есть. Сначала не верила, и крестили меня почти насильно. А потом, может, через год, начала молиться. Чтоб Дашенька не болела, чтоб родители не ругались… Потом я заболела. По всему телу лимфоузлы увеличились, руки поднять больно было. Месяц лечили и направили на операцию. Тогда я каждый вечер стала «Отче наш» читать. Через неделю все исчезло, а врачи долго удивлялись. Так что Бог существует. Я одного только не пойму: почему Он то помогает, то нет? Почему, к примеру, Он не сделает мою маму доброй, а твоего отца – трезвым? Почему столько гадких людей живет, а умирают маленькие дети? Получается, что все по воле Божьей, а человек – пылинка. И до меня ему сейчас дела нет.

– Да, Бог если и есть, то не про нашу честь… Но я-то с тобой! – Варя ободряюще толкнула меня в плечо. – Не плачь, я твой гороскоп на эту неделю читала: все будет замечательно: романтическая встреча, прибыль и конец неприятностям!

Я кашлянула.

Подошли два мальчика в тренировках с обвисшими коленками:

– Можно к вам присесть?

– Нельзя, – огрызнулась Варька. – Видите, у человека горе.

– Мы можем утешить, – сказали они и уселись рядом.

Через месяц, не в силах обходиться «стреляными» сигаретами, я стала покупать курево по договорной цене сама, выпрашивая деньги у отца тайком от матери.

Водку мы с Варей попробовали тогда же, на Варином дне рождения. Из приглашенных были Варя и я. Мать ее работала сутками, сестра где-то пропадала, а кавалеров мы позвали, но они сказали, что не придут. Потому что мы «маленькие». Так они сказали. Мы не очень-то расстроились и классно посидели вдвоем, закусывая спиртное картошкой с огурцами. Хлеба не было, потому что некому было выйти постоять в очереди в семь утра, тем более что в магазине самообслуживания происходило чуть ли не убийство: пробивали не более одной буханки и двух батонов в руки, а бабуськи, уезжающие на дачу, хотели взять с собой большее количество булок. В результате они прорывались к прилавку, хватали сколько могли батонов и закусывали. Да… Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно… Водка нам обоим не понравилась. Сыграв в картишки пару раз, мы задумались, чем бы заняться.

– А пойдем вечером на дискотеку, – предложила Варя.

На дискотеке мы не были ни разу. Ходили гулять, посещали сквер, иногда видеосалоны, но на дискотеку ни разу не ходили. Честно сказать, было боязливо: мы не умели толком танцевать, да и одежда была неподходящая. Да и денег не было. Но спиртное придало решимости.

– Пойдем, – согласилась я.

Вечером мы приоделись, накрасились, взяли деньги, подаренные Варе матерью, и пошли.

Ближайшая дискотека располагалась в «Полете». Этот не так давно построенный кинотеатр уже утратил блеск новизны. Главный вход удивлял грязью и ветхостью: штукатурка с фасада обвалилась, а ступени в нескольких местах были разбиты. Будка для продажи билетов вообще походила на сортир. Рядом с кинотеатром планировался, вероятно, ресторан: под него начали было закладывать фундамент, но не закончили; потом на этом месте была построена сарайка, в которой делали надгробные памятники; потом сарайку сожгли, и на этом месте осталась куча мусора. Шикарный зал для просмотра широкоформатных фильмов был закрыт, малый зал использовался как видеосалон, куда мы изредка заходили, а дискотека располагалась с бокового входа и по вечерам являлась самым оживленным местом.

Туда-то нас и занесло. Купив билеты, мы зашли в зал. Яркая темнота, неимоверный грохот и такие клубы дыма, что хоть топор вешай. Чтобы придать уверенности походке и решимости взгляду, мы с Варькой прикурили одну сигарету на двоих. И тут из темноты выплыла знакомая рожа:

– Надюх! Ты ли это?

Я с трудом узнала Димку Новикова, желавшего расправы со мной в пятом классе. Как ни странно, сейчас я ему обрадовалась: хоть кто-то знакомый.

– Я.

– Тебя раньше здесь не было видно. – Димкины щеки зарделись.

«Он стесняется!» – подумала я и удивилась. Это придало мне смелости.

– Да мы не часто сюда заходим, – я рассмеялась, игриво отведя локон двумя пальчиками назад.

– А мы часто. Потанцуем?

«Сбылась мечта идиота», – подумалось мне.

Оставив своего друга Варе для компании, он вцепился мертвой хваткой в мою талию.

– Ну, как жизнь, как школа? – мне захотелось отвлечь его от себя разговором.

– Я ушел после восьми лет. В училище. А тебя не узнать. Ты такая стала…

– Неправильная? Знаю. Ну, а другие как?

– Многие доучиваются. Аньку помнишь, отличницу? На двойки скатилась. А Боровикова недавно под машину попала. Бачин и Олегов вслед за тобой в другие школы перешли. Классную поменяли, теперь у них учитель – мужик.