– Копошитесь, тута! Нет никакого сока. Рано еще, – коротко буркнул он и, не разуваясь, прошел в чистую половину:

– Мам! Где ружье отца?

– Сынок, – укоризненно произнесла Валентина. – Ты бы хоть разулся.

– Уберетесь. Вас теперь двое, – Сенька покосился на Машу и плюхнулся за стол. – Дай чё-нито пожрать.

– Погоди маленько. Сейчас дед с Васяткой придут, и вместе поедите, – попыталась урезонить сына Валентина. – Вот, – она вытащила из подпечка ружье, протянула его Семену и принялась наливать дымящиеся щи.

– Что-то мужички наши задерживаются, – женщина бросила озабоченный взгляд на висевшие на стене, старенькие ходики. – Бывает, – успокоила она себя. Подождав еще немного, Валентина неуверенно покосилась на притихшую девушку.

– Машенька. Может, отнесешь обед в кузню. Они ведь такие, могут и до вечера не прийти. Работнички! – с тихой гордостью добавила она, а Маша почувствовала, как радостно затрепетало ее сердечко.

– Конечно! – вскинулся Сенька, с грохотом выбираясь из-за стола. – Они работнички, а я – дармоед!

– Зачем ты так, сынок? Я не то хотела сказать, – Валентина вытерла невольно выступившие слезы.

– Сказала то, что хотела! – рявкнул Сенька и, закинув ружье на плечо, вышел, с грохотом хлопнув дверями.

Женщина растерянно посмотрела на молчаливо стоявшую девушку и принялась собирать узелок с обедом. Затем заставила Машу надеть ватник и, повязав ей теплую шаль, вымученно улыбнулась:

– Вот. На деревенскую девицу стала походить, а то пойдешь, собаки не признают, – приговаривала она, выводя Машу на задний двор. – По этой тропке и иди, враз к кузне выйдешь, – напутствовала она девушку, вручая ей котомку с обедом. – Щи не разлей, огненные, обваришься. Господи, самая противная погода.

Несмотря на предостережения Валентины, девушка летела к кузнице, не чуя под собой ног. О том, что она приближается к конечной цели своего путешествия, Маша догадалась по легкому дымку и равномерным, тяжелым ударам, доносившимся из настежь распахнутой двери.

Потоптавшись у входа, девушка нерешительно заглянула внутрь и тут же отпрянула назад. Непоколебимо веря в светлую победу социализма, девушка, естественно, знала о существовании рая и ада, Бога и чертей, а про преисподнюю и котлы с кипящей смолой ей рассказывала бабушка. А про все остальное она знала из многочисленных журналов, найденных на чердаке. Но одно дело прочитать, а совсем другое – увидеть! Маша немного постояла, собираясь духом, и осторожно протиснулась в маленькую дверцу. Блики огня, снопы разноцветных искр, злобное шипение раскаленной железки, сопровождаемое густыми клубами пара, и мечущиеся в этом пекле потные, мускулистые тела. Девушка оробела. Неожиданно в резко наступившей тишине раздался бодрый и до боли знакомый голос:

– Дед, заканчивай! Тормозок пришел! – слышалось лишь недовольное пыхтение и потрескивание остывающего горна, как потом узнала Маша.

Никанорыч с внуком уселись обедать, а девушка расхаживала по небольшому, с низким потолком, помещению кузницы, с изумлением рассматривая незнакомые инструменты.

– Мне поначалу тоже интересно было, а теперь ничего, привык, – Васятка быстро расправился с незатейливой пищей и теперь, встав рядом с Машей, увлеченно объяснял ей назначение каждого предмета.

– А вот это – моё! – он смущенно улыбнулся и играючи поднял тяжелую, даже на вид, кувалду. – Кузнечный молот называется, – важно надув щеки, пояснил он и тут же прыснул. – Больше дед ни к чему меня не подпускает! Дури, говорит, много, – он сожалеюще вздохнул. – Есть еще кувалды, но для меня они легкие. А это, – он с благоговением поднял легкий молоточек. – Это инструмент Никанорыча. Подрастешь, говорит, ума-разума наберешься, тогда и доверю его тебе, – он осторожно положил молоток на наковальню. – Это – меха, – он показал на неуклюжее приспособление, сбоку которого была прикреплена длинная палка. – Они накачивают воздух в горн, чтобы огонь горел лучше, – он потянул за палку и, притихшее было между древесными углями пламя, вспыхнуло с новой силой.

– Эх, всё бы хорошо, да на войну еще, на эту, идти надо, – Васька сказал эти страшные слова так легко и обыденно, будто собирался сходить к соседям в гости, а у Маши задрожали коленки. За полгода, проведенные в блокаде, в почти полной изоляции от мира, девочка в полной мере ощутила ужасы задыхающегося в полуголодной агонии города. Она с неприкрытым страхом посмотрела на Васятку, а тот, истолковав её взгляд по своему, снисходительно усмехнулся:

– Да ты не бойся. Тебя-то я защищу. И мамку с дедом, и Сеньку. Должен же кто-то оберегать вас, – он вздохнул и открыто взглянул на Машу. – А как приду с войны, весь в орденах, в медалях, тогда дед никуда не денется, будет обучать меня всем своим премудростям. Знаешь, какой он мастер?! О-го-го! – от его громкого восклицания, задремавший было Никанорыч открыл глаза и с кряхтеньем поднялся.

– Слушай, а почему Никанорыч такой неразговорчивый и мрачный? – шепотом спросила Маша.

– Стесняется, – коротко пояснил Васька. – Глухой он, то есть не совсем, но не слышит здорово. Он ведь две войны прошел, Георгиевский крест имеет. Герой!

Девушка уважительно посмотрела на угрюмого старика, который, подойдя к наковальне, пробурчал что-то неразборчивое. Васятка прекрасно понял деда и метнулся к куче древесного угля, которая от искр была предусмотрительно накрыта мешковиной.

– Качай, – отрывисто бросил он Маше, кивком головы указывая на длинную палку, а сам подбросил в горн угля. Синеватый огонек неохотно показал свои острые язычки, но, повинуясь потоку поступавшего воздуха, вспыхнул, разгорелся и загудел монотонно и ровно.

– Давай! – весело скалясь, подзадорил Васятка девушку, беря в руки молот.

– Спелись, жених и невеста! – раздался позади громкий окрик. Одновременно оглянувшись, они увидали Семена, который, презрительно выпятив нижнюю губу, рассматривал их с нескрываемой насмешкой.

– Ты чего пришел? – Васька недовольно покосился на брата

– Мамка зовет. Дела дома, а вы тута шуры-муры разводите, – отозвался Семен и вышел на улицу.

– Так я пойду? – Маша вопросительно посмотрела на помрачневшего парня.

– Иди, – тот вздохнул. – Теперь дорогу найдешь?

– Найду, – смущенно выдохнула девушка и выбежала за Сенькой.

«Какие синие у него глаза. Как летнее небо в безоблачный день», – думала она, торопливо пробираясь по весенней распутице. «А может я влюбилась?», – размышляла девушка, ворочаясь на своем топчане и глядя в апрельскую темноту широко открытыми глазами. Она прекрасно знала и понимала значение этого слова, но никогда не испытывала подобного чувства. Ее можно было понять. Девочка, воспитанная в интеллигентной семье бабушкой с пуританскими взглядами… Но любовные повествования, находившиеся по строжайшим родительским запретом, почитать которые Маша была большая любительница, оставили естественный отпечаток в ее романтической душе. Белый конь, прекрасный принц в доспехах, старинный замок на берегу тихого озера. Наяву все было гораздо проще и прозаичнее. Богом забытая деревнька, полутемная кузница и он, Васятка…

– У каждой принцессы – свой принц, – с улыбкой прошептала Маша и крепко заснула.

– Не утомила я тебя, милок, своей болтовней? – Марья Владимировна с улыбкой посмотрела на будущего мэтра отечественной журналистики.

– Что вы, что вы?! – воскликнул Володя и вскочил. – Очень интересно.

– Ну, тогда присаживайся и слушай дальше, – плавно потек ее певучий говор. – Вот, говорят, молодежь нынче не та пошла – замуж выходят со школьной скамьи. А мне ведь еще и шестнадцати не было, а влюбилась так, что хоть сейчас была готова под венец пойти. Васятка, конечно, всё видел и понимал, но помалкивал. Не знай, может года мои малые его сдерживали. И Валентина как-то по-другому стала на меня поглядывать.

Незаметно подкрался лукавый май, который существенно прибавил работы кузнецам. Из военкомата с нарочным прислали приказ о полнейшей мобилизации тягловой силы для фронта. А если по-простому, то забирали всех работоспособных лошадей. И повели со всей округи, даже с Владимирской области и Мордовии, разномастных сивок с бурками к кузнице Никанорыча, на перековку. А тут как раз и посевная подоспела, поэтому звон кузнечного молота затихал только глубокой ночью.