Тем не менее, говоря о нонконформизме Проперция, важно помнить о связи поэта с его временем. 20-е годы I века до н. э. – первое мирное десятилетие в Риме, который в течение целого столетия раздирали гражданские войны. Октавиан Август (Августом его стали величать с 27 года до н. э.) отказывается от территориальной экспансии: он ни в коем случае не собирается расширять границы империи до парфянских Бактр (ср. 3.1.16). Несмотря на слухи о близящейся войне с парфянами и на действительно имевшие место угрозы со стороны Рима, соглашение с Парфией (21 до н. э.) было достигнуто дипломатическим, а не военным путем (Cambridge Ancient History 263). Да, это был pax Romana, римский мир (или, лучше, мир по-римски), но это был мир после целой чреды гражданских усобиц. Они – и поэт и император – предпочитают мир войне, хотя в случае Проперция война с Цинтией не затихает до конца Третьей книги и захватывает часть Четвертой.

Возвратимся к утверждению Бонаменте. Если честолюбивый римлянин все же мог добиться славы в приграничных войнах, то богатство, которое итальянский ученый приводит в числе ценностей, значимых для римского общества, ценностью не было. Под нападками Проперция на чересчур роскошный образ жизни иных римлян подписались бы не только Цинциннат и оба Катона, но и сам Август, «щеголявший» своей непритязательностью. Как известно, император носил одежду домашнего покроя и любил простую пищу: грубый хлеб, мелкую рыбешку, влажный сыр, отжатый вручную, и зеленые фиги второго сбора (Светоний 73–76, пер. М. Гаспарова).

Бонаменте пишет о неприятии Проперцием семейной жизни. Начиная с Катулла, родоначальника римской любовной элегии, элегики были вольны воспевать чьих угодно жен, кроме собственных. Но даже в рамках устоявшейся элегической традиции Проперцию удается играть не по правилам. В Третьей книге поэт говорит о семейных узах с редкой для него серьезностью: в элегии 3.22 он советует своему другу Туллу вернуться в Италию из Малой Азии и жениться на римлянке.

Фон Альбрехт называет Проперция александрийцем среди римлян и римлянином среди александрийцев (фон Альбрехт 859). Подобно своим эллинистическим предтечам, Проперций насыщает стихи образами и сюжетами из античной мифологии. Зачастую он лишь намекает на тот или иной миф, предоставляя читателю самому догадаться, о чем или о ком идет речь. В элегии 3.19 он пишет о Критянке, которая перенесла бычью гордость. Слова Критянка и бык дают ключ к ответу. Проперций имеет в виду Пасифаю, критскую царицу, влюбившуюся в быка и родившую от него Минотавра. Или, в той же элегии, Салмонеева дочь, воспылавшая страстью к речному богу Энипею, – это, конечно же, Тиро. Однако не будем преувеличивать сложность Проперция. Даже для современного читателя, лишь отчасти знакомого с героинями античных мифов, имена Медеи, Клитемнестры и Сциллы не требуют или почти не требуют дополнительных пояснений. Улисс, Геркулес, Беллерофонт и многие другие герои знакомы нам с детства. Что уж говорить о современниках Проперция, которые впитывали культуру не в последнюю очередь через мифологию?

Мифологический инвентарь Проперция соотносится с сюжетами римских фресок, античной скульптуры и мозаики. Например, описание расправы с Диркой в 3.15 «повторяет» сюжет помпейских фресок. Аполлон, опирающийся на позолоченную лиру (3.3.14), похож на статую Аполлона, хранящуюся в Неапольском музее, а пьющие воду голубицы Венеры (3.3.31–32) знакомы нам по римским мозаикам (Hubbard 164–166). Здесь мы имеем дело с феноменом двойного узнавания: читатель узнаёт словесное «изображение» и одновременно вспоминает фреску, статую или мозаику, на которой запечатлен этот образ.

Элегиям Проперция свойственны смысловая изломанность, синтаксическая вывернутость, довольно-таки резкие, зачастую рискованные переходы от одного сюжета к другому. Трудным Проперций считается отчасти из-за обилия ошибок, допущенных переписчиками элегий в Средние века (Commager 3). Несмотря на плачевное состояние манускриптов Проперция, все же можно утверждать, что частые сюжетные виражи и эксперименты с синтаксисом имели место и невоспринимались как новшество среди образованной римской публики, в большинстве своем владевшей греческим и знакомой с лирикой Пиндара, трагедиями Эсхила и поэзией старшего современника Проперция – Квинта Горация Флакка. Предоставим судить о Проперции самим римлянам. Овидий называет его нежным (Искусство любви 3.333), Марциал – плавным (Марциал 14.189), а современник Марциала Плиний Младший пишет о стихах ассизийца Пассенна Павла, который вел свой род от Проперция: Если ты возьмешь в руки его элегию, ты прочтешь произведение отделанное, нежное, приятное, действительно написанное в доме Проперция (Плиний Младший 9.22.2, пер. А. Доватура)4.