— Нет, ты будешь просто моим личным.

Звучит грязно, как самое отвратительное подпольное шоу Нового Орлеана, о которых рассказывал Гримшоу. Будучи чуть старше Луи, Ник успел много где побывать, много что повидать, и порой его рассказы о большом мире выходили за рамки реальности, пугали своей изощрённостью и извращённостью.

С холодным потом, покрывшим спину в секунду, Луи осознаёт, что его затягивает на дно того мерзкого мира, о котором он знал лишь по рассказам друга.

— Я не могу оказывать вам такие услуги, — сипло, едва слышно произносит Луи. — Я не девушка.

— Конечно, ты не девушка, — уверенная улыбка ни на секунду не покидает лицо мужчины, и он как будто доволен разговором. — Именно поэтому я выбрал тебя.

— Я не… — Луи пятится назад, врезается в стоящий неподалёку стул, и тот с грохотом падает на пол. Безумие разрастается, и мальчишка чувствует, что не может вдохнуть: кислород застревает в груди, а голова кружится от безрезультатных попыток дышать. — Я не буду… Я не могу.

— Конечно, ты можешь, ягодка, — Стайлс оказывается рядом. Большие тёплые ладони на плечах Луи чувствуются наручниками, кандалами, которые лишают свободы. — Как только я увидел тебя: этот красивый загар, — он ведёт пальцами вниз, касается жёсткими мозолистыми подушечками кожи, — потрясающие бёдра, — рука достигает его талии, и Луи содрогается, но Стайлс прижимает его к столу. Ладони упираются в широкую грудь, и вызванный страхом всплеск адреналина возвращает мальчишке его природную дерзость. — Ты доставишь мне массу удовольствия.

— Я не буду вашей шлюхой, — выплёвывает он. Удар, резкий и злой, отталкивает, казалось бы, несдвигаемого Стайлса на шаг, и Луи в мгновение оказывается у двери.

— Прежде, чем открыть её и уйти, подумай вот о чём: есть вещи гораздо страшнее, чем моё предложение.

Голос расслабленный, спокойный, но в его глубине Луи слышит зреющее недовольство, низкий рык угрозы. Ноги подгибаются от ужаса, но перспектива оказаться под стерильно-белым пологом чужой кровати в этот момент пугает сильнее смерти.

Будто все демоны ада преследуют его, Луи слетает по лестнице и проносится сквозь полутёмную бильярдную, практически сшибая Лиама с ног. Его пальцы трясутся, а внутренности скручивает в отвратительную спираль, тело отказывается слушаться, наполненное оцепенением ужаса.

Пробежав два квартала, Луи останавливается в самой тёмной подворотне, и его тошнит прямо под ноги.

Кажется, он совершил ошибку.

Сентябрь, 17, 1949 год.

Соня Фернандез вновь на сцене, и Гарри концентрирует внимание на ней и тяжёлом запахе пота и дыма в воздухе клуба. Вульгарное белое платье облегает округлые бёдра, на нём слишком много блёсток, чтобы одежда выглядела хорошо, но что-то в поведении певицы не позволяет Гарри заклеймить её. Статная, со вздёрнутым подбородком, выдающим несгибаемый характер, она буквально излучает ум и силу.

— Мистер Стайлс, — улыбается женщина и, кивнув ребятам, оставляет микрофон, чтобы спуститься со сцены и подойти к его столику.

Никакого желания приглашать её присесть нет, но Гарри всё равно кивает на стул рядом с собой, и певица грациозно опускается на него, закидывает ногу на ногу, оголяя бедро. Её портсигар отливает серебром, когда она достаёт тонкую папиросу и склоняет голову набок в ожидании.

Лёгким движением кисти Гарри останавливает одного из своих парней, самостоятельно прикуривая ей. Ярко накрашенные губы обхватывают серую бумагу с табаком, она втягивает дым полной грудью и, с наслаждением прикрыв глаза, выдыхает.

В клубе почти никого нет: до открытия ещё пара часов, и они могут позволить себе посидеть, лениво раскинувшись на стульях, размышляя каждый о своём. И хотя молчание вовсе не чувствуется неестественным, женщина первой нарушает его.

— Осень началась для вас удачно, мистер Стайлс? — спрашивает она. Носок белой туфли находится в дюймах от идеально отглаженной штанины его брюк, а глаза цвета верескового мёда внимательно следят за лицом.

— Вполне, — сдержанно кивает он. — Для вас, как вижу, тоже?

Женщина с улыбкой оглядывается на тонущую в свете софитов сцену, делает ещё одну глубокую затяжку. Клубы сизого дыма вокруг неё теряют очертания, продолжая свой танец, по пути к потолку зала, чтобы раствориться окончательно вверху.

— Кажется, я наконец добилась какого-то признания, — пожав плечами, говорит певица, а Гарри приподнимает едва заметно бровь: он привык к испорченным куклам, требующим повышенного мужского внимания и обожания толпы. Но, кажется, восходящая звезда Нового Орлеана действительно достойна интереса, вспыхнувшего в зелёных, полных силы глазах.

— Вы прибедняетесь. Это настоящая слава.

— Наверное.

Соня последний раз затягивается, удерживая клочок обгоревшей бумаги между наманикюренными пальчиками, а потом безжалостно вдавливает остатки сигареты в пепельницу.

— Музыка — всё, что имеет для меня значение. Но когда инструменты замолкают и наступает тишина, рядом не оказывается человека, способного отвлечь от скуки. Поклонники поверхностны и полны лишнего обожания, мои музыканты слишком грубы и очарованы свалившимися на них деньгами и привилегиями, — изящная женская кисть замирает в дюймах от его плеча, женщина так и не касается дорогой ткани пиджака. — Ваше общество доставляет мне искреннее удовольствие, мистер Стайлс. Заходите почаще.

Мудрые, пропитанные тёмным мёдом и знанием жизни глаза радостно смеются, хотя губы сложены в почтительную улыбку. Гарри уверен, что это не флирт, а тот же интерес, что испытывает он, глядя в её начинающее стареть, но всё ещё красивое лицо. Певица подмигивает Лиаму, бесплотным стражем стоящему за плечом своего короля, и кокетливой походкой уходит прочь от них, к сцене, что заменяет ей любовь и дружбу.

— Что с мальчишкой? — спрашивает гангстер, разглядывая готовящихся к репетиции музыкантов. Слова об удачно начавшейся осени, произнесённые с её французским акцентом, всё крутятся в голове, формируя мысль, которая до этого не имела формы.

— Я сделал всё, как вы велели, — ассистент покладисто опускает голову.

— Хорошо.

Мазнув взглядом по циферблату наручных часов, Стайлс поднимается. Множество дел ждут внимания, и предаваться праздным мыслям некогда, но ощущение того, что, как только мальчишка окажется у него, осень, наконец, начнёт радовать, не покидает. Поэтому всю дорогу до офиса он раздумывает не о новых каналах поставки оружия или важной подписи мэра на его бумагах, нет. Гарри Стайлс рассуждает о том, насколько быстро Луи сломается, и прикрывает полуулыбку полями тёмной шляпы.

***

Переживать за кого-то из своих парней не было смысла: они всегда лезли на рожон, но успевали смыться до того, как неприятности схватят за задницу; будто скользкие ужи пролезали в любые щели и незаметной тенью прятались по углам. У всех ребят, продающих газеты, должен был быть врождённый талант выживания. Без него улица поглощала, не пережёвывая, и выплёвывала кости обратно, наглядно показывая, как тяжела жизнь. Поэтому они лишь смеялись над неприятностями и преодолевали каждую с задорным блеском в глазах.

Но сейчас смех мексиканской колючкой застревает в горле, пока Луи смотрит на едва дышащего Хэнда, чьи руки сбиты в кровь, а грудь сжимается в попытках глотнуть больше кислорода. В его глазах нет задорного блеска — лишь тихий трепещущий ужас.

— И ты думаешь, это не просто какие-то мелкие преступники? — выдавливает из себя Луи, потому что не может дольше молчать под пронзительными взглядами ребят. Он их негласный лидер, и в очередной раз ребята надеятся, что Луи не подведёт, но он понятия не имеет, с кем они столкнулись в этот раз.

— Нет, Ти, это не ребята, которые метят на нашу территорию. Здоровые парни с автоматами, я еле ноги унёс, — он припадает губами к жестяной кружке, жадно пьёт, пока Луи переваривает информацию, сканируя повреждения на теле. — Костюмы на них дорогие.

— Почём ты знаешь? — скептически кривится Найл. — Ты в одной рубашке третий год как.