И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собою всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, – Синеус, – на Белозере, а третий, Трувер, – в Изборске. И от тех варягов прозвались новгородцы – Русская земля. Новгородцы же – те люди от варяжского рода, а прежде были славяне. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувер. И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам свои города…»

Тут что ни слово или фраза, то загадка. Об это сломаны тысячи копий, написаны сотни книг и статей.

Общеизвестно – с хронологической точки зрения, в летописях, составлявшихся много позднее, предостаточно странностей и неувязок: так что все датировки – гипотетические: перед каждым суждением нужно говорить – «вероятно», «возможно», «допустим».

Получается, что не успели чудь, славяне, мери, весь и кривичи изгнать варягов, как буквально тут же пришлось призвать обратно полулегендарных Рюрика (он же Рерик Ютландский, Ророг или Ререк славянский и т. д.) Синеуса и Трувора со своими дружинами из варяжского племени Русь.

Рюрик, видимо, мог сесть в Старой Ладоге, но вряд ли в Новгороде, ибо Новгорода как города, по мнению многих историков, еще не существовало, как и Белозера. Почему варягов призывают, а не возвращают, хотя они не только совершали набеги, но и обитали тут издавна?

Но так или иначе, если верить летописям (а более достоверно некому), образуется географический треугольник (Новгород и Старая Ладога – Изборск и Псков – Причудье, Нарова): пространство, откуда и пошла «русськая земля». Совершенно очевидно, что первой была Русь Новгородская, князья и воеводы новгородские, а уже позднее Русь Киевская – но даже сегодня почему-то в учебниках начинают с Киевской Руси. Была ли Киевская Русь? Конечно, была! Но до нее была Русь Новгорода и Пскова.

А уж сегодня из Киева, начиная с профессора Грушевского, придумавшего в начале ХХ века фантастическую историю Украины-Руси, на это смотрят совсем по-другому.

Именно отсюда столь же легендарные Аскольд и Дир (есть и другие версии) отправились в 860 году в неудачный поход на Царьград (согласно византийским источникам), по дороге взяв Киев, основанный столь же удивительными персонажами – Кием, Щеком, Хоривом и сестрой с выразительным именем Лыбедь. Из Новгорода отправился на Царьград загадочный Олег Вещий, по дороге взяв Киев и порешив Аскольда с Диром…

Но пока истории достаточно.

Впервые мы прикоснулись к истокам и попали в эти благословенные места с друзьями в середине июня 1992 года.

Дышать в городе стало невоможно.

На переполненном мебелью, всяческим скарбом и хламом «Форд-транзите» мы отправились по дальней дороге по Киевскому шоссе через Выру, Рождествено, Лугу, и, повернув на Плюссу (областной центр, известный тем, что где-то тут, на реке с таким же названием, в 1583 году был заключен мирный договор между Московией и Швецией – конец Ливонской войны), попали на пыльный трясучий большак. Ехать же по ближней дороге на Таллин, потом от Ямбурга (Кингисеппа) на юг, мы не решились. По той простой причине, что дорогу в шесть верст на границе между Псковской и Ленинградской губерниями, как рассказывали местные жители, последний раз пролагали немцы, когда шли на Питер в августе 41. И с тех пор начальство никак не могло решить, кто же должен чинить дорогу на границе.

Отмахав в общей сложности 300 верст, в том числе 70 по грунтовке, петлявшей между холмов и деревень с диковинными названиями Большое и Малое Захонье, Игомель, Погребище, Гнездилова гора, мы получили гвоздь в заднее колесо, и, не доехав метров 300 до желанного дома в самом начале деревни, перегруженный «Форд» прочно сел на брюхо в жестокой псковской грязи.

Это было путешествие в никуда. Дом нам достался случайно, мы бежали из города, в котором находиться тогда было невыносимо. Нечто неведомое, непонятное и тревожное нас ждало впереди, ибо эти места мы видели лишь однажды.

Было уже поздно, но благодаря белым ночам нам было нетрудно перетаскать все пожитки на себе в огромную пустую избу, снаружи обложенную белым кирпичом, с роскошной русской печью. Кроме колченогого стола, табуретки и двух железных кроватей в доме не было ничего. Прежние хозяева, с присущей псковичам хозяйственностью, вывезли все, что только можно.

Белый «Форд» с утиным носом, утопавший в глинистой луже, в те времена на северной псковщине смотрелся как инопланетный объект. Мы чувствовали себя наподобие варягов, прибывших неведомо откуда.

Немногочисленные местные жители из двух-трех ближайших домов с любопытством поглядывали из окошек на странных пришельцев…

Изначально дом предназначался для нашего друга из Лондона, сына русских эмигрантов первой волны, но потом все переменилось, и дом достался нам.

Однако по деревне уже прошел слух, что прибудет неизвестно кто, какие-то, может быть, «агличане» – что вызвало чувство естественного национального беспокойства. Первым в тот вечер нам осмелился нанести визит дед Миня, заросший густой щетиной, в драной зимней фуфайке и кирзовых сапогах, похожий на старого мухомора. Позднее мы узнали, что на жизнь он смотрел без лишних иллюзий, ибо был очень похож на того деда из чеховского рассказа, который каждое лето говорил одно и то же. Если жарило солнце, то он повторял, что жара будет стоять до сентября и весь урожай сгорит. Если же в июне шли дожди, то он говорил, что дожди не прекратятся до осени и тогда все сгниет.

Когда-то в советские времена он работал пастухом, а во время войны был угнан на работы в Германию, теперь надеялся получить компенсацию, но, увы, так до нее и не дожил…

Он опасливо подошел к крыльцу, точнее, к веранде, и долго переминаясь с ноги на ногу, наконец, с тревогой спросил:

– Русские?!

– Русские, – ответили мы, и дед облегченно вздохнул. – Значит, свои, – удовлетворенно пробормотал он.

Национальный вопрос разрешился в одно мгновение, и на другой день вся деревня вздохнула с облегчением.

– А случай, закурить не найдется? – жалобным голосом спросил дед. Этот вопрос он потом задавал сотни раз и всегда вот так – жалобно и испуганно – вдруг откажут!

После визита деда Мини и легкого ужина мы отправились в недолгое странствие по совершенно неведомым нам местам. Деревня лежала на холме вдоль длинного озера, постепенно зараставшего странной растительностью, именовавшейся в народе резун-травой, которую, по легенде, в озеро занесли перелетные птицы. Когда-то тут было почти сотня домов, теперь осталось чуть больше тридцати. Многие сгорели в войну, другие просто умерли вместе со своими хозяевами, так что большинство изб стояло на изрядном расстоянии друг от друга.

Мы шли то ли по тропинке, то ли по дороге вдоль озера на Запад навстречу опускавшемуся солнцу. С озера доносился странноватый рокот – сначала мы приняли его за работающий вдалеке трактор, но, как оказалось, это лягушки и жабы пели свою свадебную песнь; неистово заливались соловьи. Избы располагались высоко над озером, внизу торчали почерневшие бани, был будний день, и деревня была пуста. Уже холодало, и тут-то началось самое невероятное. Из низин стал подниматься плотный густой туман, который застилал все вокруг – и некогда пойменные луга, и черные бани у озера, и ложбины, и дома. Мы продвигались в прохладной мутной вате, в которой дробились лучи заходящего багрового солнца. Небо было невероятно близко – казалось, протяни руку и дотянешься и до солнца, и до облаков. Для нас, городских, это выглядело совершенно нереально, космично, мы даже плохо понимали, где находимся. «Диорама какая-то», – с тяжелым вздохом сказал наш густобородый родственник, который как раз занимался их изготовлением. Мы лишь ощущали, что попали в иной мир, где царила ослепительная убивающая красота, мы обретали пространство, о котором не ведали, убежище, которое станет нашим спасением на долгие годы.