Печёрин Тимофей Николаевич
Паранойя
Все события рассказа являются вымышленными. А потому прошу и даже умоляю не проводить параллелей и уж тем более не ставить знак равенства между автором и героем-рассказчиком.
Хочу рассказать вам историю своего падения. Не с небес на землю, как мог бы кто-то не без ехидства предположить. Но с земли, на которой подавляющее большинство людей твердо стоят обеими ногами - и прямиком в бездну, из которой нет возврата. Или, скорее, в выгребную яму. В обычном содержимом которой я успел увязнуть по уши.
Довольно благодатная тема, наверное. Для мастера слова - более чем подходящий повод сотворить даже увесистый том. А впоследствии и, чем черт не шутит, прописаться среди классиков. Да взирать одновременно строго и мудро с портрета в школьном кабинете литературы на сидящих за партами беспутных потомков.
Что до меня, то я тома кропать ни времени не имею, ни, так сказать, технической возможности. Пишу там, где для этого замечаю хотя бы малейшую возможность. Сперва черкал куском угля на стенах камеры, затем фломастером - на неровных грубых листах оберточной бумаги. И наконец, догадался тем же фломастером писать на обратных (чистых) сторонах рекламных листовок. Уж хотя бы в этих, последних я недостатка не испытываю. Забрасывают мне их в камеру каждый день примерно по десятку за раз.
Что до остальных письменных принадлежностей, то их по моей просьбе доставил адвокат, передав через надзирателя. Оба, что надзиратель, что адвокат смотрят на меня примерно как на навозную кучу посреди банкетного зала, но деньги способны смягчить и более суровые сердца. Хотя бы на время.
Возможно, будь я немного щедрее, писал бы не углем и фломастером, но более удобной ручкой или хотя бы карандашом. Каковые в местах не столь отдаленных проходят как “колющие предметы”, а значит, запрещены… вроде бы как. Но фишка в том, что на деле запретные предметы, что колющие, что режущие, все равно чудесным образом просачиваются в руки местного контингента. Способствуя порой даже некоторому сокращению его численности.
Почему так происходит - нетрудно догадаться. Лично я еще на воле успел узнать, что у каждого запрета своя цена.
Но лично мне по большому счету все равно, чем выводить буквы. Так что доплачивать за некоторое удобство, которое способна принести ручка по сравнению с тем же фломастером… нет, мне не столько жалко, сколько не вижу я в том хоть малейшего смысла. Принявшись за эту писанину, я в последнюю очередь думал об удобстве. Если думал вообще.
И в классики, кстати говоря, тоже не мечу. А чего добиваюсь - сам не до конца понимаю.
Может, предостеречь я хочу тем самым? Предупредить? Поделиться опытом, давая возможность кому-то другому поучиться на моих ошибках? Даже не смешно. Меня, знаете ли, тоже много чему учили и много от чего предостерегали. Но что толку - коль пребываю я далеко не в шоколаде?
Тем более я не надеюсь облегчить собственную участь. О, на это не стоит рассчитывать даже в приступе нездорового оптимизма. Во-первых, вину свою в совершенном преступлении я не собираюсь отрицать ни единой буковкой. Во-вторых, отрицать все равно без толку. Ведь взяли-то меня на месте преступления. Тепленьким! Факт (свежий труп то бишь) - на лицо. Лежал неподалеку, и вроде даже остыть до конца не успел.
А при таком раскладе положение мое совершенно безнадежно. Сколько бы букв я ни оставил на стенах, листах оберточной бумаги и злополучных листовках. И хотя смертная казнь у нас в стране вроде бы отменена, статья мне светит такая, что живьем место заключения не покинуть. Какие бы подлые жулики и жестокие бандюги ни населяли мир по эту сторону решетки, у многих из них наверняка есть дети. Коих эти падшие люди, хоть по-своему, но любят. И любой из их отпрысков - думают они - мог оказаться на месте моей жертвы.
Добро, хоть после ареста и первой же драки с моим участием… точнее, моего избиения, кому-то хватило ума перевести меня из общей “хаты” с почти сотней обитателей в одиночную камеру. Повторяю, хватило именно ума, а не сострадания или иных гуманных соображений. Не вызывает сострадания человек со статьей как у меня - даже у близких. Во всяком случае, никто из родственников и друзей, не говоря уж про бывшую жену, так меня ни разу не навестил. Замараться опасаются будто.
А спасает… до поры меня лишь то, что в недрах следственных органов кто-то из начальства смекнул: если оставить мое пребывание в СИЗО на самотек, то вместо успешного закрытия уголовного дела можно получить лишний труп. То есть дополнительное дело - дополнительную работу. Чего допускать было попросту неразумно… тем более что на одного подследственного можно и другие жертвы (другие дела, из нераскрытых!) повесить.
В общем, я не обольщаюсь. И не забываю, что любое следствие рано или поздно должно закончиться. А с ним придет конец моей нынешней относительной безопасности. Я отбуду мотать срок… и не домотаю его до конца. Те, с кем я окажусь по соседству, наверняка об этом позаботятся.
А могут желающие позаботиться об избавлении от меня рода людского и раньше. Например, когда нас куда-нибудь поведут… или повезут: на допрос, ну или в суд. И этот желающий окажется ко мне достаточно близко - причем с колющим или режущим предметом в руке.
Потому я тороплюсь. Потому не обращаю внимания на неудобства. Стремлюсь довести свою историю до конца, прежде чем настанет конец всей моей жизни. Почему? Потому что просто… привык доводить до завершения все, за что берусь. А зачем? На этот вопрос, как я уже говорил, нет четкого ответа.
Наверное, это просто моя прихоть такая, последняя. Вроде последней сигареты или последней трапезы перед казнью. Нет, скорее беседы со священником. Попытка облегчить если не судьбу, то хотя бы душу.
А потому не откажите мне в утолении моего последнего желания: рассказать историю своего падения. Много времени я не займу - поскольку спешу сам.
*
Вначале, как водится, было слово. В данном случае это звонкое как упавшая на пол посуда или сброшенные кандалы словечко “задолбали”. Как нельзя точно передающее суть жизни в цивилизованном обществе.
А суть такова.
Что зверь, что недалеко ушедший от зверя дикарь может позволить себе удовлетворять сиюминутные потребности на ходу, чуть ли не сразу после их возникновения. Захотел - справил нужду прямо, где стоял, ни от кого не таясь. Захотел - оприходовал первую же подвернувшуюся самку. А другого зверя или дикаря так же, просто захотев, убил любым доступным способом. Ну, или хотя бы сбежал, если очередной супостат показался сильнее.
Человек же более-менее цивилизованный, живущий не в племени, не в стаде, но в обществе, ничего подобного позволить себе не может. Свои желания, симпатии и антипатии он вынужден усмирять, держать под контролем, считаясь с потребностями других людей. Проще говоря - терпеть. Терпеть то, что вызывает у него дискомфорт.
Но любому терпению рано или поздно приходит конец. Тогда-то и выходит на сцену заветное словечко на букву “З”.
Насчет себя скажу: я не просто жил в обществе - я был связан… нет, спаян с ним прочнее связки вагонов в железнодорожном составе. А именно это считается если не синонимом понятия “успех”, то, по крайней мере, обязательной его предпосылкой. И покуда локомотив под названием “экономика” держал путь в гору, шли в гору, в том числе мои дела.
Я, конечно, не попал в список “Форбс”, как не был и звездой шоу-бизнеса или влиятельной политической фигурой. Но готов поспорить на что угодно: жилось мне все равно лучше, чем подавляющему большинству. Я говорю о тех, кто обитает в хрущевках и иных уродливых строениях с зассанными подъездами и крохотными квартирками. Тех, кто ни разу в жизни не отдыхал на заграничных курортах. И тех, наконец, кто ездит на работу не на “крузаке”, а на автобусе или, в лучшем случае, на какой-нибудь легковушке-малолитражке. Если она, конечно, имеется - работа.
