Четвёртая стёрка должна была поджарить ему мозги, потому что удаление памяти процесс сам по себе не очень безопасный. Вообще, влезать в мозги — дело очень тонкое, и, хотя, наши технологии значительно продвинулись вперед — без эксцессов и жертв не обходилось. И я не удивлюсь, если Галли уже сейчас потихоньку начнёт съезжать с катушек. Единственное, что не даёт превратиться ему в агрессивный овощ — хорошие физические и умственные показатели. Но в четвертый раз он в лапы ПОРОКа попасть не должен.

Иначе — труп.

Скорее всего сейчас — его мучают сильные головные боли и слишком резкие воспоминания.

Это как резать по одному и тому же месту несколько раз подряд, стоит только рубцу поджить. Остаются шрамы, каждый раз глубже и резче.

Мне было жаль парня. Его наказывали за грехи родителей, а ещё старались перевоспитать, в некой извращённой манере не стараясь осознать, что ему это не нужно. Парня нужно было просто отпустить, пока он не умер.

Но, ПОРОКу нужны были верные собаки, которым и можно управлять.

Я вздохнула и отложила в сторону очередную карту.

Почему я не спросила у Томаса перед уходом в чем смысл всего этого? Даже сейчас, я смотрела на карты и видела только знакомые входы, выходы, переходы. Стены. Тупики.

Цифры.

Эти цифры что-то определенно значат, и не просто так запущен восьмидневный цикл с повторяющейся конфигурацией. Как будто нам терпеливо показывали раз за разом что-то, что мы должны были понять. Хлопнуть себя по лбу, вскочить с места и решить эту стебанутую загадку.

Я ощущала себя как ребёнок, которому раз за разом показывают восемь сложных математических формул и спрашивают «какой ответ?»

От этого болела голова и хотелось плакать, потому что я не понимала ни этих цифр, ни логики.

Зачем было вначале четверо ворот, когда нас было так мало, а когда стало больше — трое ворот закрыли?

Однозначно было только одно — там выхода не было.

Однозначно я понимала одно — если я сюда затесалась практически случайно, то остальные были далеко не глупы. Перед отправкой учитывалось много данных основанных на бесконечных психологических и логических тестах.

Сюда отправляли самых умных, самых сильных, самых выносливых. Выбраковка была жесткой. Абы кто — не затесался. Даже те, кто приходил сюда и погибал, были с хорошими интеллектуальными данными, которые перевешивали психоэмоциональные и физические тесты.

Я потянула себя за прядь волос, зевнула и поняла, что нужно заканчивать этот индивидуальный мозговой штурм. Исходя из всех данных — ответа не было, зато голова разболелась так, что к Ньюту я пойду через Джеффа и обезболивающее.

— Ну что? — спросил Ньют, приподнимаясь и осторожно садясь на кровати так, чтобы не потревожить ногу.

— Ничего — пожала я плечами — ни одной зацепки. Я не понимаю это место даже после возвращения памяти.

Парень мягко улыбнулся и взял мою руку.

— Мы почти три года ломаем голову. Глупо надеяться, что тебя посетит озарение.

Я оскорбленная до глубины души посмотрела в карие глаза Ньюта

— Конечно все понимаю, но я вроде не дура. И исходя из того, что я помню и понимаю больше остальных, хоть и ни черта не могу сказать, думаю, что смогу справиться с этой задачей.

Ньют покачал головой

— Я не стремлюсь тебя обидеть, Лис. — сказал он — просто ты знаешь многое, но не все. Ты не одна кто прошёл через Метаморфозу, и, если бы ответ был заложен в ваши головы, мы бы вышли сразу после того как все вспомнил Уинстон.

— Уинстон вспомнил не все, а только то, что было можно — покачала я головой — механизмы памяти которая к ним возвращается слишком сложные. Я не смогу тебе объяснить. Я даже больше скажу — если тебя ужалят, то ты вспомнишь гораздо, гораздо меньше чем я.

Парень пристально смотрел на меня.

— А почему тебе позволено было вспомнить так много?

— Четкого объяснения у меня нет, но есть три варианта, почему так произошло — ответила я — первый — мне намеренно или нарочно сломали устройство, отвечающее за контроль над памятью. Второй — устройство вступило в некий конфликт с моим настроением. Третий — чип, отвечающий за контроль за тем что я говорю, вступил в конфликт с тем, что блокировал мою память в следствие реакции которую вызвала Метаморфоза. Вариантов может быть много — и ни одного верного. Я не научник, а мозги — это слишком сложная штука.

Я поджала губы, чувствуя, как голова снова начинает болеть.

— Ньют, это все очень сложно. Я не научник. Я получала неплохое образование, помню и понимаю некоторые процессы, но грамотно, увы, не объясню.

Парень кивнул и похлопал по кровати рядом с собой

— Да мне в общем-то все равно — сказал он, когда я улеглась рядом обнимая его и закидывая на него ногу — почему ты все вспомнила, что ты не можешь нам говорить и почему. Я тебе доверяю как себе, просто потому что знаю. Потому что Хеди — чрезвычайно честная девушка — он поцеловал меня в макушку, поглаживая пальцем по коже открытого майкой плеча.

— Спасибо — тихо сказала я, касаясь пальцами его футболки — за доверие.

И Хеди — не мое имя. Как и Ньют — не твоё.

Как меня зовут — я помню. А как тебя — нет. Потому что это то, что мне категорически нельзя вспоминать. Так решил ПОРОК.

На следующий день я зашла на скотобойню. Уинстон сейчас был один, Стэфен то ли ещё не проснулся, то ли ушёл по делам. Это было идеально для разговора.

Мясник как раз закончил кормить двух имеющихся у нас свиней, которые судя по всему скоро попадут нам на стол, потому что были уже достаточно откормленные.

При виде меня он выпрямился и вытер руки о неизменный кожаный фартук.

— Привет — улыбнулась я — как твои подопечные?

— Ты про моего помощника, или про них? — Уинстон кивнул на жадно ездящих свиней.

Я пожала плечами

— Про того, про кого расскажешь.

Мясник пожал плечами.

— Все живы — он тонко улыбнулся — пока — точно.

Я нашла колченогую кривоватую табуретку и села на неё, морщась от запахов, которые тут царили. Аромат животных, застарелой крови и ещё чего-то, о чем я думать не хотела.

— Уинстон, мы после твоей метаморфозы договорились поговорить о том, что ты вспомнил. Но — было не до этого.

— Я слышал ты прошла через Метаморфозу? — спросил парень, вставая напротив меня, скрестив руки на груди.

Я кивнула

— Да. И сейчас я пытаюсь понять, кто и что помнит.

Уинстон долго смотрел на меня, потом ответил:

— Я помню крайне мало, Хед. А то что помню — рассказывать нельзя. Иначе тут все со стены прыгнут.

— Ты помнишь, что там, за Лабиринтом? — тихо спросила я, выглядывая на дверь, чтобы убедиться, что там никто не ходит и не греет уши.

Уинстон пробарабанил пальцами по плечу, стоя со скрещёнными на груди руками.

— Ага — ответил он — это помнят почти все, кто вспомнил хоть что-то. Поэтому мы все такие кислые. А ещё то, что отсюда нет выхода. И лучше бы нам остаться тут.

Я поморщилась

— Уинстон, ты не прав. Во-первых, выход есть, просто он надежно спрятан. Во-вторых — это не жизнь. Торчать тут до старости — та ещё идея.

Мясник пожал плечами, спокойно, даже с вызовом глядя на меня.

— Тут меня все устраивает — с нажимом сказал он — в этом месте зелени больше, чем на всей планете. И нет этого стебанутого вируса.

Я покачала головой, жалея, что не могу ему рассказать про полумифический Архипелаг на севере, куда Правая рука свозила людей.

— Уинстон, это не последнее хорошее место в мире — это все, что я могла ему сказать — просто поверь мне.

Парень пожал плечами

— Время покажет — спокойно ответил он.

Я ушла ни с чем.

К Галли решила не ходить, там и так все понятно. Нового я ничего не узнаю.

Я начала заниматься. Помимо продолжающихся вылазок в лабиринт — я бегала по Глейду, качала пресс, отжималась и подтягивалась на «турнике», который оказывается Галли смастерил чуть ли не в первый день в роще, хитро воткнув железную перекладину между двух толстых близко стоящих деревьев.