– Как она? Как сам? – начал Пашка.

– Да всё нормально. Ты чего среди ночи звонишь? Это мы тут, отобедали уже. Я ведь понимаю, у вас ночь глухая. Не спится что ли?

– Есть немного. Ты-то, Арсюха, чем занимаешься?

– Стоим у стенки, рыбу сдаём.

– Ну вот, а я хотел тебя на рыбалку пригласить, на карасей. Приезжай. Помнишь наше любимое место под ивой, где ты линя на два кило вытащил. Только ты уж, наверное, нарыбачился вволю.

– Нет, наша рыбалка – другое дело. Работа – одно слово, а там, на длинном озерке – радость… Я почему-то часто нашу рыбалку вспоминаю, особенно раннюю. Солнышко еле-еле поднялось, туман ещё стоит, вода, будто зеркало, не колыхнётся… И поплавок… Душа там отдыхает.

Пашка повернулся и внимательно посмотрел на пустующее кресло

– Слушай, Пашка, ты где сейчас, а то я что-то не пойму?

– У нас я, в городе. Приехал вопросы по родительскому дому на Васильках решать. Сегодня с агентом встречался.

– А что, дом неплохой. Хозяин всегда найдётся, да и денежка нелишняя. Не беда, если к нашему приезду продашь, можно и у сестрёнки пожить. Она только рада будет. Слушай, если ты не шутишь, правда, давай встретимся. Поговорить нам точно есть о чём. На зорьку сходим, карасей наловим, ушичку сварганим на костре. А может ты шутишь?

– Какой «шутишь», – категорично заявил Пашка. – Давай конкретно думать о сроках. Только приезжай с женой.

– И ты свою королеву привози. А моей только скажи, она уже готова.

– Привезу королеву. Только она сейчас не такая, как была.

– Чего так?

– Раздалась слишком.

– М-да, вот ещё. Ты хоть кого-нибудь из наших встретил?

– Пока только Лешего. Проблемы у него, пьёт крепко, жизнь какая-то вся наперекосяк. К Гарику заходил. Чавелы говорят, уехал он куда-то в Европу. Фамилия у него помнишь, литовская. Двойное гражданство получил и отправился счастье своё цыганское искать.

– Вот неугомонный. К сестрёнке обязательно загляни, привет передай. Здорово, Пашка, что ты позвонил. А то я уже подумал – всё. Была детская дружба и закончилась. Я Васильки часто вспоминаю, особенно почему-то в загранке. Смотрю на простых людей, а сам вижу наш посёлок, тех, с кем жили, росли. Всё одинаково, и у нас, и у них. Где оно их счастье людское, за какими околицами бродит?

– Согласен, Арсюха. Вот и я. Работаю как проклятый, толкаю перед собой этот успех, будто вагонетку. А толкать всё труднее и труднее. Может, нагрузил телегу не по силам, может, сам уже не тот. Брюхо вот отрастил, одышка от лестниц появилась. Помнишь, как мы на танцплощадке втроём с моей Марго рок-н-ролл ломали. Не было у нас ни хрена, а счастье было… Может, живём мы как-то неправильно? Может, не понимаем чего, а сказать некому. Ушли все, кто нам мог сказать правду, и твои, и мои.

Повисла пауза, необъяснимая и длинная. Они ничего не говорили, не было слов, но каждый отчётливо понимал другого. Их мысли каким-то непостижимым образом доносились до каждого через обычный мобильный телефон, через немыслимые расстояния, говоря то, чего словами сказать было невозможно.

– Да, Пашка, будет нам о чём потолковать.

– Будет, Арсюха, будет… Удачи тебе. Ты когда в рейс?

– Через месяц.

– Я обязательно позвоню. До встречи, дружбан.

– До встречи, – сказал Арсений и вздохнул.

Пашка долго смотрел на неяркие на городском небосклоне звёзды за окном, пытался думать обо всём, но у него не получалось. Смешалось всё, поднялось из памяти, будто раннее солнце. «Как же я устал», – проговорил он шёпотом и свалился набок. Спустя некоторое время он повернулся на спину, раскинул в стороны руки и погрузился даже не в сон, а какое-то глубокое забытьё. Внутри у него всё насторожилось и никак не могло успокоиться от непосильного груза свалившихся откровений.

Наступило утро, долгожданное и серое. Он сложил чемодан, позвонил, чтобы вызвали такси. Бодрая дежурная, увидев его с чемоданом, удивлённо спросила.

– Вы же хотели две ночи? Что-то изменилось?

– Жизнь… – сказал коротко Пашка и поджал нижнюю губу.

Всем, кто его знал, был хорошо знаком этот жест. Он хотел побыть один. Но девушка ничего об этом не знала. Она непонимающе смотрела на солидного мужчину и

поначалу даже подумала, что ослышалась. Потом поняла – нет.

– Вы, наверное, шутите, – расцвела она утренней улыбкой.

– Возможно… – сказал негромко Паша и вышел навстречу такси.

Мелкие капли сыпались на лобовое стекло. Это был не дождь, а плавающие в тугом, осеннем воздухе мириады невесомых капель. «Холодно, печку надо будет натопить», – подумал он и достал из кармана ключи от дома. Зажав их в ладони, он вглядывался в проплывающие вдоль дороги дома, серое полотно асфальта, разрозненные стайки цыган, бредущих вдоль дороги. Казалось, даже лица многих были ему хорошо знакомы.

Подъехали к дому. Что-то напряглось в горле, участилось дыхание. Он повернул ключ, открыл входную дверь в сени… Напряжение неожиданно отпустило, будто без препятствий распрямилась сжатая за эти годы пружина. Само по себе стало вдруг легче в груди, голове, мыслях…

Знакомый до дрожи внутри, едва уловимый запах дома, который невозможно было спутать ни с каким другим, обнял его. Пашка открыл вторым ключом входную дверь, потянул на себя ручку… Дверь тихонько скрипнула.

Он долго осматривался, искал изменения, а их не было. Он ничего не забыл, ни от чего не отвык. Он просто вернулся туда, откуда ушёл. Ключ от дровяного сарая висел на привычном месте. Пашка сходил за дровами, сложил их в печурку, достал спичечный коробок из небольшой ниши сбоку печи и с трепетом поднёс спичку. Огонь принялся нехотя, даже лениво облизывать сухие поленья. Потом разошёлся, загудел, начал весело потрескивать. Пашка сел на низкую самодельную скамейку, которую сделал ещё отец, откинулся спиной к перегородке и стал смотреть на огонь. Это было странное, невесомое состояние. Не было мыслей, не было нахлынувших воспоминаний… Само прошлое было вокруг. Неожиданно оно заполнило его, каждую клеточку, каждый нерв… Щёки вдруг полыхнули ярким свекольным румянцем, в кончиках пальцев запульсировала прилившая кровь. Он зачем-то долго смотрел на свои руки, потом приложил их к пылающим щекам и закрыл глаза.

Огонь стих, Пашка накинул пальто, вышел во двор. Ему не терпелось встретиться со старой ивой у забора. Какая она теперь, как встретит? Спустя мгновение он уже трогал её шершавую кору, сохранившуюся, вопреки всему, знакомую ветку…

Повернув голову в сторону пригорка, он вдруг увидел две фигуры. Одна – женская, высокая. Рядом – ребёнок в яркой куртке, которого она вела за руку. Шли они медленно, часто останавливались, о чём-то говорили…

Пашку будто кто-то с силой толкнул в лоб. Он много раз видел это тогда, много лет назад. Однако всё это происходило сегодня и, без всякого сомнения, наяву. Откуда-то сзади долетел свисток тепловоза. «Через три минуты появится состав», – непроизвольно прошептал Пашка. Неподвластно себе и не думая ни о чём, он устремился навстречу прошлому, быстро и широко шагая по краю асфальта, чтобы успеть к повороту и встретить этих двоих. В распахнутом пальто, несколько запыхавшийся, он ждал, когда они подойдут, один большой и один маленький человек. Пашка жадно всматривался в их силуэты, пытаясь догнать немыслимую машину времени. «Татьяна, это она, точно она. То же лицо, тот же взгляд. Как такое может быть?» – спрашивал он себя. Вскоре они подошли.

– Здравствуйте, вы, похоже, нас дожидаетесь? – спросила молодая женщина.

– Здравствуйте. Вас зовут Татьяна? – просипел вдруг пересохшим голосом Пашка.

– Что вы, Татьяна – это моя дочка.

– Тогда как зовут вас?

– Лена.

– Как вы похожи на ту Татьяну…

– Какую?

– Дело в том, что в том доме на пригорке много лет назад жила Татьяна.

– Это моя мама. Но она умерла.

– А вы её дочка? И звать вас Алёна.

– Да… – кивнула она. – Вы откуда-то приехали?

– Вчера приехал. Я сын Андрея Трофимовича.

– Я всё помню. Вас зовут Паша. Я и думаю, до чего же знакомое лицо.