– Может, поискать кого-нибудь ещё, встретиться, убить время. А, неохота, да и время позднее. Ладно, пусть будет как есть.

***

В родной город он приехал спустя много лет. Вынужденно. Надо было решать последние имущественные вопросы родителей. Дом после похорон матери больше полгода стоял заколоченный. Просто бросить его он не мог, и даже не из-за денег. Не мог, и всё… Павел Андреевич вдруг понял: заканчивается его пребывание в родном когда-то городе, и, наверное, навсегда. Заканчиваются даже воспоминания о том времени. За время расставания оно отдалилось куда-то недосягаемо далеко, где его даже рассмотреть теперь непросто.

Он съездил на кладбище, оплатил уход за могилами на год вперёд, встретился с нотариусом, юристом, оформил доверенность на продажу дома агенту по недвижимости. Формальности были исполнены. Можно уезжать. Только сидела в Пашке, будто заноза, какая-то недосказанность, недоделанность чего-то…

В ресторане при гостинице, сотрясая старые стены полупустого зала, до невозможного громко рычали две колонки. Официант из-за этого плохо слышал, ему приходилось наклоняться. Однако довольно быстро принёс не очень настоящий «Цезарь», отбивную и бутылку минеральной. Павлу Андреевичу хотелось поскорее попасть в тишину, он быстро всё съел, выпил и попросил счёт. Уходя, он громко, в самое ухо наклонившемуся официанту, прокричал: «Скажите шефу, что мясо для отбивной морозить нельзя. Сочность теряется». В неожиданно наступившей музыкальной паузе он облегчённо вздохнул, сказал «спасибо», -и, уважительно склонив голову, положил чаевые. Будто из грохочущего ада вышел он из ресторана и по длинному извилистому коридору прошёл в гостиничное крыло.

Войдя в номер, он почему-то не захотел зажигать свет и беспокоить какой-то неопределённый, устоявшийся полумрак. Всё было хорошо видно и без этого, благодаря приглушённому свету фонарей. Безрезультатно помучив телевизор, Павел Андреевич выключил его, отложил в сторону пульт. После этого он устроился в кресле и задремал… Множество текущих и повседневных забот достаточно суетного дня не утомили его и не оглушили. Он давно привык работать по десять, а то и двенадцать часов. Эта удивительная работоспособность не один раз служила ему хорошую службу.

Среди ночи он проснулся. Не вставая с кресла, долго смотрел сквозь желтеющее окно на серое небо с неясными звёздами. Потом задёрнул штору, разделся, лёг в кровать и закрыл глаза. Сон не шёл… Каким-то ватным покрывалом он беззвучно кружил над ним, но ниже не опускался. Прошло время. Павла Андреевича явно что-то беспокоило. Только что? В беззвучном сумраке он открыл глаза, долго смотрел в потолок, потом повернулся на правый бок и неожиданно увидел отчётливый силуэт напротив. Силуэт сидел в том же кресле, где до этого дремал Павел Андреевич. В голове невольно мелькнуло: «Не может быть. Что за чертовщина? Может, я не закрыл дверь?». Сначала он привстал, пытаясь рассмотреть гостя, потом сел. Силуэт, не двигаясь, оставался на месте.

– Ты кто? – не до конца веря своим глазам, прошептал Павел Андреевич.

– Это я, Паша, твоя душа.

– Но душа, если она есть таковая, то живёт во мне.

– Так-то оно так. Только мне отчего-то поговорить с тобой захотелось. Спросить кое о чём. Накипело…

– Спрашивай… – с готовностью ответил Павел Андреевич.

– Я тебе вот что скажу для начала. Ты меня не остерегайся. Я – это ты. Ты же себя не боишься? Только предупреждаю сразу. Для меня ты никакой не Павел Андреевич со своим богатством и регалиями, а Пашка. И говорить мы с тобой будем напрямую, так что извини, если где-то получится резковато.

Это точно был не сон. Пашка осторожно потрогал себя за нос, погладил голову. Нет, всё похоже было наяву. Ему даже показалось, что душа слегка наклонилась к нему, чтобы удобнее было разговаривать.

– Для начала, я хочу тебя спросить, – начала душа. – Ты почему не в родительском доме остановился? К комфорту слишком привык?

– Так там газ отключён, разогреть даже не на чём.

– А электричество есть?

– Есть, – кивнул Пашка.

– Что же ты электроплитку не найдёшь? Где там спать, надеюсь, тебе тоже рассказывать не надо. Хочешь на диване, хочешь на своей кровати. Постельное бельё на месте.

– Я как-то об этом не подумал.

– А ты подумай, Паша, подумай. Ты это неплохо умеешь делать, когда требуется.

– Хорошо.

– Теперь о дочке.

Пашка тяжело вздохнул.

– Ты не вздыхай, Паша. Уж ты-то понимаешь, что нельзя было её отсылать учиться за границу. С чего ради ты ей забугорную жизнь решил устраивать? Ты русский человек, и земля твоя здесь. Или ты забыл? Забыл то поле, по которому ранний туман распускается? Забыл, как полынь перед ночью пахнет? А дочке только воля нужна и твои деньги. Где-то упустил ты её, дружище, раньше ещё.

– Что же ты мне тогда не подсказала, – возразил робко Пашка. – Ждала, когда исправить будет невозможно? Попробуй устоять, когда они с мамкой целую систему придумали, чтобы меня уговорить. Да, если честно, то я всегда был против. Что у нас своих вузов мало?

– Эх, Пашка, – проговорила совесть. Я надеюсь, что не поздно ещё всё вернуть и начать сначала. Только ты к этому щекотливому вопросу со стороны жены подходи. Её сначала уговори, убеди, растолкуй. Открой глаза наконец. Тут у меня ещё один вопрос к тебе есть.

– Давай…

– Ты мне скажи честно, мил-человек. Почему проголосовал против кандидатуры Загорского при выдвижении в совет директоров? Боялся не пройти? Он-то свой голос тебе отдал. Голос этот и стал решающим. Ты же об этом прекрасно знаешь. Исправить надо бы. Запомни, Паша, навсегда. Не виляй. Мне от этого больно, до невозможности. Будто меня по лицу кто-то хлещет. Ты обо мне-то тоже думай. Я тебе, поди, не чужая. И вот ещё. Давно хотела тебе сказать. Не ловчи, Пашка, не нагибайся, ты же не такой. Не становись похожим на червяка.

– Я так и знал, что ты меня об этом спросишь. Пока не знаю как, но буду исправлять ситуацию. Хотя я уже решил. Вот приеду и потребую переголосования. Согласно уставу, я имею на это право.

– Давай, Паша, не отступай. Хоть и тяжелее будет, но зато честно.

Вот что я ещё хотела спросить тебя. Ты кто, Пашенька? Хозяин жизни? Почему, скажи мне, так с Лёнькой некрасиво поступил? Хвост чего распушил? На павлина стал похож. Стыдно мне сегодня за тебя было. Ты, Паша, тут останешься, а мне с отчётом к Нему являться надо будет. Как я объясню этот твой поступок? Недосмотрел? Почему ты не вник, даже не попытался помочь Лёньке.

– Как?

– Это ты подумай, раскинь своими хвалёными мозгами. А то откупился, денег дал. Благодетель, посмотрите на него. Ещё раз скажу, стыдно мне было за тебя.

Пашка склонил голову, как когда-то в детстве.

– Только я тебе верю, – продолжала совесть. – Ладно, давай на сегодня заканчивать. Устала я. Последний вопрос. Ты с Арсюхой давно разговаривал?

– Поздравлял с Новым годом.

– Сколько времени прошло? Осень уже стучится. Ладно, всё на сегодня, ложись спать.

– Нет, – возразил Пашка, – я сейчас Арсюхе звонить буду.

– Ночь. Ты подумай хорошенько, а то подхватился.

– Так он же во Владике. Сейчас самое то время для звонка.

– Ну, смотри. Тебе виднее, – сказала совесть, и кресло опустело.

Пашка долго и недоумённо крутил головой, потом глотнул из горлышка минеральной воды, даже побрызгал себе на лицо.

– Что это было? Сон? Нет, непохоже. Когда разговаривали, я на часы смотрел, двадцать минут назад получается. Часы, вот на эти самые, что лежат на тумбочке. Было это получается, было…

Он встал, несколько раз прошёлся по номеру, вышел в соседнюю комнату, потрогал входную дверь. «Закрыто» повторил несколько раз. Включил свет, внимательно осмотрел кресло, потрогал его.

– Чудеса, – проговорил он и взял телефон.

С трудом отыскав Арсюхин номер, облегчённо вздохнул. Среди ночи непривычно и тревожно зазвучал вызов, вслед за которым в плоском теле мобильника раздался радостный возглас.

– Пашка! Долго жить будешь. Мы только сегодня с женой тебя вспоминали. Получается не зря.